Приговор
Шрифт:
Я спешился, желая осмотреть фургоны. Едва ли, конечно, солдаты могли пропустить там что-то ценное, но проверить все равно не мешало; к тому же внутри могло отыскаться окончательное подтверждение, что это именно грифонский обоз. Эвьет тоже спрыгнула на землю. Я, не оборачиваясь, предупредил ее, чтобы смотрела по сторонам, пока я инспектирую повозки. Совсем не хотелось бы, чтобы какие-нибудь шустрые всадники застали нас врасплох.
Я подошел к повозке, стоявшей передом к солнцу, и раздернул брезентовые занавески. В нос ударил тяжелый железистый дух застоявшейся крови в сочетании с острым запахом каких-то снадобий. Первым, что я увидел, оказались круглые мокро-багровые срезы перерубленных шей. В фургоне лежали в собственной
Раненые. Кого-то из них с поля боя все-таки вывезли. Немногих, и скорее всего – из числа офицеров. Но вражеские мечи все же закончили недоделанную работу несколькими часами позже.
Разумеется, аналогичное зрелище ждало меня и в других повозках. Неудивительно, что их бросили здесь. Трупы, конечно, можно было выбросить, или вытащить еще живых и казнить их уже снаружи – но фургоны все равно уже были перепачканы кровью раненых и пропитались соответствующим запахом. Я все же, стараясь не испачкаться, осмотрел фургоны на предмет наличия медикаментов, хирургических инструментов или хотя бы просто фляг с водой – но, если что-то такое в них и было, это уже забрали до меня. Теперь в повозках лежали только трупы.
– Что там? – спросила Эвьет, подходя ко мне, когда я выбирался из пятого фургона.
– Не смотри, – посоветовал я, – малоприятное зрелище.
– Ну, после всего, что мы уже видели… – она отдернула занавеску. В первый миг на ее лице и впрямь мелькнула брезгливая гримаска – не столько, вероятно, из-за открывшейся картины (и впрямь едва ли способной шокировать на фоне того, что мы видели пару часов назад), сколько из-за застоявшегося в нагретом солнцем фургоне запаха. Но уже в следующий миг баронесса расплылась в торжествующей улыбке. Ухватив за волосы, она вытащила наружу смуглую курчавую голову с хищным носом и полными – такие часто называют чувственными – губами.
– Грегор Марбель, – с удовольствием протянула она, рассматривая мертвое лицо то с одной, то с другой стороны. – Какая встреча. Ну что, гад? Получил свое? Получил, тварь. Было бы обидно, если бы тебе просто снесли голову в бою, правда? Не-ет, сначала ты мучился от раны, трясясь в душном фургоне, потом дрожал от страха, когда услышал, что фургон нагоняют наши, потом, небось, молил о пощаде… Молил, мразь? Своим визгливым голосочком? Представляю, как они хохотали, слушая твое жалкое блеяние. А потом тебя прикончили, как барана на бойне. Дольф говорит, что отрубленная голова может жить еще десять минут. Надеюсь, ты успел насладиться ощущениями.
Девочка плюнула в глаза головы, бросила ее на землю и с размаху наподдала ногой. Жуткий мяч описал параболу над травой, запрыгал по земле, выкатился на середину дороги и остановился. Эвьет демонстративно вытерла о траву сапожок.
– Поздравляю, – сказал я без тени иронии.
– Спасибо, – так же серьезно ответила баронесса. – Пусть это не моя заслуга, но все равно – одна из лучших новостей за последние три года.
– Может быть, и Маркус валяется теперь где-то там, в общей куче, – я махнул рукой на юг.
– Без четких примет мы этого никогда не узнаем, – сокрушенно признала Эвелина. – Но ты прав, шансы велики. Как-никак, грифонцы потеряли там бОльшую часть своей армии.
В шестом фургоне, том самом, к которому был пригвожден ребенок, тоже не нашлось ничего интересного. Очевидно, в нем ехал этот мальчик и тот или те, кого он сопровождал, однако все их вещи, кроме вспоротых (очевидно, в поисках ценностей) подушек и матрасов, забрали мародеры.
Мы поехали дальше, минуя очередных мертвецов на обочинах – а вскоре добрались до места настоящей бойни.
Если
И все же было в этих телах нечто неправильное. Ну то есть, конечно, когда посреди дороги валяются восемь тысяч изрубленных и истыканных стрелами трупов, это вообще сложно назвать правильным положением дел, но речь не об этом. Конники рубили пеших, набрасываясь на них с разных сторон – кто-то получил удар спереди, кто-то сзади, кто-то сбоку, тут ничего нельзя было сказать определенно. Но вот разбегаться пехотинцы должны были веером от опасности. То есть, если их настигли сзади, веер должен был быть развернут вперед. А не назад, как было на самом деле.
Среди валявшихся вокруг мертвецов стоял одинокий фургон без лошади. Его возница лежал на передке; запрокинутая голова свешивалась со скамьи, задрав кудлатую бороду к небу, а из кадыка торчала стрела. Его облик показался мне знакомым; я подошел ближе. Эвьет подъехала следом.
– Узнаешь? – кивнул я, приподнимая голову покойника за волосы.
– Да, – мрачно ответила Эвелина. – Ты говорил с ним три дня назад. Это рануарцы.
Я заглянул в фургон. Кандальный груз был на месте. Пленные здесь никому не требовались.
– Ты точно уверена, что там был Марбель? – спросил я, снова выбираясь из фургона.
– Да, – подтвердила Эвьет без тени сомнения. – Те были грифонцами. А эти…
– Марбель за это время мог сменить место службы, – заметил я. – Вспомни Левирта.
– Нет, это абсолютно точно были грифонцы, – повторила Эвелина. Меня удивила эта безапелляционность. Я знал, что она не из тех, кто настаивает на своем из пустого каприза или не допускает мысли о возможности собственной неправоты. Впрочем, все действительно выглядело логичным. Конница Рануара настигла отступающих на север беззащитных грифонских пехотинцев и радостно устремилась за легкой добычей, бросив позади собственную пехоту. Пехота, в свою очередь, аккуратно собирала трофеи, оставляемые ей кавалеристами, и не чаяла при таком раскладе вообще увидеть живого солдата противника. А затем коннице Карла, благополучно сохраненной во время ночного побоища, удалось провести стремительную и успешную контратаку. Рануарцы даже не успели перестроиться из походного порядка. Возможно, поначалу они решили, что им навстречу скачут возвращающиеся свои…