Приговор

Нестеренко Юрий Леонидович

Выходит, и в войске Рануара большинство составляли мальчишки. Три дня назад я этого не заметил – шлемы и дорожная пыль мешали как следует разглядеть лица, а у меня и в мыслях не было рассматривать солдат внимательно. Но теперь я видел это вполне отчетливо. Смерть придала лицам какое-то подчеркнуто детское выражение… не столько даже страха, сколько удивления и обиды…

Однако, что же случилось с конницей Рануара? Хотя общая численность его армии уступала начальной численности армии Карла раза в четыре, в кавалерии, даже если предположить, что ночью грифонские всадники совсем не понесли потерь (а это явно было не так), соотношение, по нашим с Эвьет оценкам, было уже далеко не столь разительным – а возможно

и практически равным. Победить в конном бою лангедаргцы, конечно, могли, но дорогой ценой. Хватило бы у них после этого сил еще и на разгром пехоты? Все-таки восемь тысяч войска – это восемь тысяч войска, каким бы оно ни было. И возможно ли было уничтожить графскую конницу столь быстро и столь полно, что пехота не успела бы дойти до места боя и понять, что происходит, и не осталось бы ни единого всадника, способного ее предупредить?

За неимением в пределах видимости живых свидетелей, узнать это, очевидно, можно было лишь одним способом – ехать дальше и смотреть, что там произошло. И, хотя встреча с грифонцами не входила в мои планы, мне самому стало любопытно, куда делась кавалерия Рануара – подобно тому, как бывало интересно при анатомировании установить причину смерти внешне выглядевшего здоровым человека. Ладно, подумал я, засаду здесь устроить вроде бы негде (что увеличивало странность случившегося), а на открытой местности мы легко сможем избежать нежелательных встреч. Их кони измотаны, а Верный в хорошей форме.

Мы проехали на север еще около пяти миль; да, конница Рануара действительно далеко оторвалась от своей пехоты. Что было, впрочем, виной не только кавалеристов: когда обираешь до нитки каждого попавшегося на пути мертвеца, идти быстро не получится, даже если конники и будут сдерживать свой темп. А обирать графским пехотинцам было кого… Трупы грифонцев, теперь уже не тронутые мародерами, продолжали попадаться нам и на протяжении всех этих пяти миль. Меня удивляла скотская покорность, с которой лангедаргцы продолжали брести или, на худой конец, бежать вперед, не имея ни малейших шансов укрыться от настигавшей их смерти, вместо того, чтобы разбегаться из долины прочь, благо ни слева, ни справа никакие крутые склоны ее не ограждали, а преодолеть пологий подъем не составляло труда. Конечно, когда всадники уже за спиной, бегство в любом направлении будет коротким и бесполезным – но неужели нельзя было озаботиться происходящим позади раньше? Скачущих кавалеристов видно с приличного расстояния…

Но вот, наконец, мы добрались до места, где этой скачке был положен предел. Долина здесь заканчивалась, сужаясь и переходя в пологий склон прямо по курсу – легко, впрочем, преодолимый и для пехоты, и для кавалерии; дорога взбиралась наверх и скрывалась за гребнем. И если внизу, у подножия этого склона, валялось множество лошадиных трупов, причиной тому была, конечно, не непроходимость рельефа. Вообще такое обилие мертвых животных удивляло: боевой конь – ценный трофей, и обычно в сражении их стараются беречь, направляя оружие главным образом против всадников… Но, естественно, человеческих останков там было еще больше, нежели лошадиных. Оставшихся без хозяев коней победители, как водится, забрали себе. Впрочем, не всех – некоторых они, очевидно, не смогли поймать, или не пожелали тратить на чересчур строптивых животных драгоценное время. Я разглядел минимум трех – один бродил наверху и двое внизу.

Мы подъехали ближе. Теперь было отчетливо видно, что здесь нашли свой конец и легкая, и тяжелая кавалерия Рануара, как видно, достигшие этого места совместно. Многие мертвецы были раздеты, но с иных сняли лишь доспехи и оружие, а некоторые и вовсе лежали нетронутые; как видно, мародерам не хватило времени (и рук, ибо пехоты у Лангедарга, судя по всему, почти не осталось), пока конница Карла совершала свой бросок на юг и обратно – даже учитывая, что

обратно победителям пришлось возвращаться медленней, ибо они гнали повозки обоза, отбитого своего и рануарского. Задерживаться же в этом месте на ночь грифонский командующий явно не хотел.

Почти все графские лошади были убиты стрелами, обычными длинными и короткими утяжеленными арбалетными; та же участь постигла и многих всадников, хотя были погибшие от мечей, копий, кавалерийских топоров и, наконец, просто разбившиеся при падении и затоптанные. Похоже, в какой-то момент здесь образовался жуткий хаос, когда лошади и люди валились под копыта скакавших сзади, заставляя тех тоже падать, ломая конечности, хребты и черепа себе и тем, на кого они налетали… Некоторые лошади с переломанными костями были еще живы и жалобно ржали, приподнимая головы и глядя на нас страдающими, полными слез глазами. Помочь им по-настоящему, конечно, было нельзя – только добить, но и на это у нас не было времени: близился закат, и необходимо было разобраться, что здесь произошло и можно ли где-нибудь поблизости заночевать без большого риска.

При этом я не упускал из вида коней, счастливо избежавших общей участи; захватить любого из них было весьма соблазнительно. Вот только, коль скоро они не дались грифонцам, едва ли дадутся и нам. Все же в какой-то момент мы оказались довольно близко от одного из них, великолепного лоснящегося жеребца редкого оттенка соловой масти – в лучах вечернего солнца он казался отлитым из золота. Еще недавно он принадлежал кому-то из рыцарей: переднюю часть головы, от ушей до носа, защищал лошадиный шлем, на груди сверкал пластинчатый нагрудник.

– Как тебе этот красавец? – осведомился я у Эвьет.

– Хороший конь, – ответила девочка, но в ее голосе мне послышалась некая неуверенность, словно признание достоинств чужого скакуна казалось ей предательством по отношению к Верному.

– Я понимаю, что тебе нравится Верный, – усмехнулся я, – но ему будет куда приятней везти одного всадника, а не двоих.

– Его еще поймать надо, – сумрачно пробурчала Эвелина. Ее радость по поводу смерти Марбеля окончательно поблекла под бременем более свежей новости о полном разгроме южной армии йорлингистов. Может, в какой-то миг она и подумала "так Рануару и надо!", но случившееся означало, что Карл одержал победу и сохранил боеспособность, а что осталось от сил Ришарда, было вообще непонятно.

– Жаль, подманить нечем – у нас полно мяса, но ни крошки хлеба… – рассуждал вслух я. – Э-эй, стой на месте… знать бы, как тебя зовут… стой, не убегай, мы не причиним тебе зла, – я медленно и осторожно подъезжал к чужому коню, – а своему хозяину ты больше не нужен… стой спокойно… вот так, вот так, хоро… а-а, ч-черт!

Конь сорвался с места и поскакал к холмам на востоке, легко перемахивая через трупы сородичей. Я бросил было Верного в погоню, но тут же одумался и позволил ему остановиться. Золотой явно был отличным скакуном; Верный, вероятно, мог бы потягаться с ним в скорости, но не с двойным грузом на спине (учитывая наши съестные припасы, вес был именно двойным, а не полуторным, как раньше). Да и к тому же, если бы даже я догнал коня, мчащегося галопом – что дальше? Перепрыгивать на полном скаку из седла в седло? Я не цирковой трюкач.

Проскакав пару сотен ярдов, золотой, однако, тоже остановился – и даже обернулся в нашу сторону, словно издеваясь. Повторяется история с конем, за которым мы тщетно гонялись по пути из Лемьежа? Мы не можем себе позволить охотиться за ним до темноты, не зная, что делается вокруг и какие остатки недобитых войск прячутся в тех же холмах. Но все же я решил предпринять еще несколько попыток – Эвьет давно был нужен собственный конь, и если для обычной девочки ее возраста требовалась бы небольшая смирная лошадка, то для Эвелины рыцарский скакун подходил прекрасным образом.