Приговор
Шрифт:
– Мне понадобится чистая вода и ткань для перевязки, – распорядился я, подходя к раненому. Он был в сознании.
– Вы… доктор? – слабым голосом спросил он.
– У меня нет докторской степени, если вы об этом, – ответил я, – но вам сейчас нужна моя помощь, а не мой диплом, – я взялся за край одеяла, собираясь его откинуть но он с неожиданной для раненого силой удержал мою руку:
– Прошу простить, сударь… но я не привык… доверять жизнь… неизвестно кому. Если у вас нет степени… назовите хотя бы ваше имя…
– Меня зовут Дольф, если вам от этого легче, – раздраженно ответил я, – а теперь…
Он отбросил одеяло и сел. Я увидел ряды заклепок доспеха-бригантины и, разумеется, никаких следов ран и крови.
– У меня для вас послание, – сказал он обычным голосом, протягивая свиток мне.
Я невольно отпрянул, резко оборачиваясь. Четверо солдат – теперь уже не приходилось сомневаться, что это солдаты – стояли позади меня, обнажив мечи. Они не собирались нападать – всего лишь намекали мне, чтобы не делал глупостей. Впрочем, самую большую глупость я, очевидно, уже сделал.
– Прочтите это, – требовательно произнес мнимый больной.
Ну что ж. Даже если бы мне не угрожали оружием – информация лишней не бывает.
Я взял свиток, сорвал печать (на ней был какой-то неизвестный мне герб, но это могла быть и маскировка) и развернул пергамент. Сразу же бросилось в глаза, что текст написан не каллиграфическим почерком секретаря – и не на государственном языке. Письмо было на языке античной империи, который ныне принято считать высоким и благородным, хотя в свое время на нем, естественно, изъяснялись не только великие ораторы и полководцы, но и самый последний сброд. Ныне этим языком владеют только церковники и ученые. Автор письма не был ни тем, ни другим. Поэтому языком он не владел. Из всех семи падежей он употреблял лишь именительный, из всех четырех спряжений – только первое. Тем не менее, он верно рассчитал, что я пойму этот текст – а для всякого, кто далек от науки, это будет загадка не хуже любого шифра.
Если при переводе восстановить нормальную грамматику, вот что там было написано.
"Тому, кто называет себя Дольф.
Твоя девчонка у меня. Я могу ее убить, а могу отпустить. Она мне не нужна. Ты мне, в общем-то, тоже не нужен. Но у тебя есть то, что мне нужно. Прочитав это, ты поедешь с моими людьми и откроешь мне – и только мне – рецепт порошка. Если ты это сделаешь, вы оба останетесь жить. Иначе она умрет медленной и КРАЙНЕ неприятной смертью.
Карл."
Никаких титулов, просто "Карл". И герб на печати был точно не его. Но он, разумеется, понимал, что у меня не возникнет сомнений относительно личности отправителя. И ему наверняка доставило удовольствие вывести пером это "Carolus". Имя первого императора – которое, по его мнению, скоро станет именем императора последнего, точнее, нового. Именно так, без всяких уточняющих ремарок, он будет подписываться, если взойдет на трон.
Что ж, приходилось воздать должное его остроумию. Эвелина при всем желании не могла рассказать ему, как меня найти (и счастье, что он это понял). А всяких путников по дорогам Империи, даже в наше неблагоприятное для поездок время, шляется довольно-таки немало. Однако сколько среди них тех, кто зарабатывает на жизнь медициной – профессией, крайне редкой для бродяги? И причем действительно разбирающихся во врачевании настолько, чтобы браться за самые сложные случаи? И наконец, скольких из них зовут Дольф? Мне ведь никогда не приходило в голову скрывать свое имя. Да, приказ о моем аресте был отдан в Виддене – но я туда больше не собирался, а полномочия городской стражи оканчиваются за городскими стенами… Интересно, сколько таких вот пятерок обследуют сейчас трактиры и гостиницы по всей стране? В том числе и под самым носом у Ришарда. И ведь никто ничего не заподозрит. Если искать человека по приметам, расспрашивать о нем всех встречных – это может привлечь нежелательное внимание, как самогО разыскиваемого, так и ищеек противника. Но что странного в том, что кто-то ищет врача для попавшего
И все-таки ты дурак, Карл. Ты дурак потому, что считаешь дураком меня. Таким дураком, который поверит, будто ты способен отпустить обладателя самой страшной тайны в мире после того, как он поделится ею с тобой. Кстати, тебе даже не придется нарушать слово, хотя, уверен, для тебя бы это не было даже самым слабым препятствием. Но ты написал "останетесь жить" – и это может быть правдой. Жить в самой глубокой из твоих темниц. Хотя говорят, что в Греффенвале, вопреки обыкновению, тюрьма расположена не в подвале, а на верхних этажах… В этом есть прямой резон: оставить себе и ценного изобретателя, и девочку как дополнительный аргумент на случай, если изобретатель попытается артачиться. И если ты думаешь, что я всего этого не понимаю… Или же ты считаешь меня еще бОльшим дураком, который, понимая все это, все равно полезет тебе прямиком в пасть. И в таком случае ты сам еще больший дурак. Никто и ничто не заставит меня учинить подобную чудовищную глупость.
– Вы прочитали? – требовательно спросил бывший "раненый". Он уже стоял в полный рост по другую сторону кровати – видимо, лишняя предосторожность, чтобы я не вздумал на него прыгнуть и попытаться приказывать остальным, угрожая его жизни. Вероятнее всего, именно он был здесь главным.
Что ж, нельзя до бесконечности делать вид, что я разбираю несколько строчек.
– Да, – спокойно ответил я.
– Вы хорошо поняли написанное?
– Да, – ответил я, гадая, в какой степени он сам осведомлен о содержании послания.
Он требовательно протянул руку за письмом. Я отдал пергамент. Обладатель бригантины вновь свернул его в трубку и поднес к огню свечи. Свиток загорелся – не так ярко, как бумага – и начал обугливаться. В комнате стало немного светлее, и одновременно стал распространяться неприятный запах. Пергаменты редко жгут, чаще с них просто соскабливают написанное. Но, как видно, инструкции Карла на сей счет были вполне четкими.
– Я поеду с вами, – сказал я, словно меня кто-то спрашивал, – но никаких цепей и веревок.
– Это привлекло бы лишнее внимание, – согласился он. – Вы сами должны понимать, что сопротивление не в ваших интересах.
Да неужели, подумал я, но вслух в третий раз сказал "да".
– Отдайте оружие. Вместе с ножнами. Без резких движений.
Я вновь повиновался и положил свой меч на кровать.
– Ножи тоже? – спросил я, демонстрируя готовность к сотрудничеству.
– Да, – не раздумывая, кивнул он. – И тоже плавно. Надеюсь, вы понимаете, что любой замах…
– Я все понимаю. Вас здесь пятеро, и вы в доспехах.
– Приятно иметь дело с умным человеком, – позволил себе улыбнуться он.
Ты даже не представляешь себе, насколько.
Я открыл сумку, принесенную с собой, осторожно, двумя пальцами, вытащил футляр с узким ножом для операций и тоже медленно положил на кровать.
– Теперь кинжал, – объявил я, расстегивая куртку.
Они молча ждали – один передо мной, четверо позади. Я получил окончательный ответ на интересовавший меня вопрос. Не знают! Они не знают про огнебой! Карл слишком осторожен, чтобы доверить подобный секрет даже собственным сыскным псам. Конечно, со временем ему придется поделиться тайной много с кем – сперва с оружейниками, затем и с простыми бойцами. Но это потом, когда все нити будут в его руках. Пока же – пока любой намек на то, что у разыскиваемого при себе имеется чудо-оружие, может создать у ловчих слишком большое искушение присвоить добычу себе. А затем продать, благо покупатели найдутся… Может, Карл и доверился бы нескольким самым-самым преданным своим людям. Но ему пришлось разослать сотни агентов по всей стране. Откуда же взять столько самых-самых преданных?