Приговор

Нестеренко Юрий Леонидович

Теперь осталось всего-то ничего: выкопать могилу на пятерых и умудриться закончить все до рассвета. Проще было бы, конечно, просто поджечь дом, но пожар привлечет внимание. Ах да, еще ведь надо что-то делать с их лошадьми! Убить их и оставить трупы я не могу, отпустить бродить бесхозными тоже… Ладно. В первую очередь – забота о людях. Если я все сделаю правильно, их не хватятся еще долго.

У любого шантажа есть два слабых места. Во-первых, свой главный козырь шантажист может пустить в ход лишь один раз – причем это автоматически означает его

проигрыш. Пока я нужен Карлу, он не убьет Эвьет – иначе гарантированно не получит ничего. Правда, он может пытать ее (и я надеюсь, очень надеюсь, что она рассказала все, что знает, сразу. Что Карлу и его людям не пришлось тянуть из нее каждое слово клещами, в самом буквальном смысле этого выражения.) Но тут вступает в силу вторая слабость, еще более важная. Шантаж может сработать лишь в том случае, если шантажируемый знает о требованиях и действиях шантажиста – а тот, в свою очередь, уверен в осведомленности шантажируемого. Карлу нет никакого смысла мучить Эвьет, если у него нет гарантии, что информация об этом дойдет до меня. Значит, надо позаботиться, чтобы такая гарантия у него не появилась.

В сенях мне удалось отыскать фонарь; я зажег фитиль и снова вышел в ночь и дождь. Подойдя к бочке, куда с журчанием стекала струя с крыши, вымыл руки, затем зачерпнул воды и умыл окровавленное лицо. Потом некоторое время тер куртку, штаны и сапоги. Ладно, вроде сойдет. Холодная вода неплохо берет свежую кровь. Слева маячил какой-то сарай; я направился туда в поисках лопаты. Дверь была заперта на крепкий засов, но без замка. Я отодвинул его и шагнул внутрь – тут же, впрочем, остановившись на пороге.

Из пахнущей сеном глубины сарая на меня смотрели восемь испуганных глаз. Мужчина, женщина и двое детей, примерно пяти и восьми лет. В свете фонаря они в страхе жались друг к другу, переводя взгляды с моего меча на мою одежду; должно быть, какие-то пятна крови я все же оттер недостаточно хорошо.

А я-то думал, что избавился от всех ненужных свидетелей.

Несколько мгновений мы молча смотрели друг на друга.

– Это ваш хутор? – спросил я наконец.

– Да, – ответил мужчина.

– А те люди, в доме? Что вы о них знаете?

– Прискакали вчера под вечер. Загнали нас сюда. Сказали, что если будем сидеть тихо и не рыпаться, не сделают нам зла. Днем забирали жену, чтобы приготовила еду. Потом опять привели сюда.

Я перевел взгляд на женщину. Замордована жизнью, конечно – большое хозяйство, двое детей, и это только выживших, а сколько было умерших во младенчестве… и все же еще, вероятно, вполне способна будить мужскую похоть. Особенно у непритязательных солдат. Какова вероятность, что их требования и впрямь ограничились кулинарными услугами?

Она поняла значение моего взгляда, и кровь прилила к ее щекам двумя некрасивыми пятнами.

– Сколько их было? – продолжал я расспросы. Как знать, действительно ли это все…

– Пятеро.

Хорошо. Интересно, знает ли Карл число стволов в огнебое, или здесь Эвьет все же удалось его обмануть? Если знает, то с

его стороны большая наглость послать всего на одного человека больше. Я бы даже сказал – личное оскорбление…

– Добрый господин, вы их убили? – осмелился спросить хуторянин.

– Неважно, кто их убил, – резко ответил я. – Важно, что сейчас у вас там в горнице валяется пять трупов. О которых никто и никогда не должен узнать.

– Только не убивайте! – взмолилась женщина, падая на колени. – Все, что хотите, делайте, только не убивайте! Детей пощадите…

– Мы будем молчать! – подхватил ее муж, опускаясь рядом с ней. – А хотите, языки нам всем отрежьте, только жизнь оставьте…

Интересное предложение. И ведь он абсолютно серьезен.

– Что вы слышали? – мрачно перебил я их мольбы.

– Когда? – удивился хуторянин.

– В течение последнего часа.

– Да ничего вроде, – он переглянулся с женой, словно ища у нее поддержки.

– Не врать, если хотите жить!

– Святой истинный крест, ничего не слыхали, добрый господин! Ну, мыши скреблись и дождь по крыше шумел, а боле ничего…

– Здоровьем детей клянусь, муж правду говорит!

В самом деле, дом сложен из крепких бревен, да и стены сарая тоже добротные. Пожалуй, они и впрямь не слышали выстрелов.

– Значит, так, – объявил я. – Вы никогда не видели ни их, ни меня. И у любого, кто будет об этом расспрашивать, не должно возникнуть сомнения, что это правда. Потому что, если такое сомнение возникнет – если возникнет даже тень сомнения! – с вас заживо сдерут кожу, и это будет только начало. Я не шучу. Вас будут пытать на глазах друг у друга – тебя, жену, детей – чтобы выяснить не только то, что вы знаете, но и то, чего вы на самом деле не знаете. А это ситуация безвыходная. Вы все поняли?

– Да! Да, добрый господин! – наперебой закивали они. – Никто ни о чем не догадается!

– Избавьтесь от трупов как можно быстрее. Не советую закапывать их прямо на хуторе. Здесь могут искать.

– А мы их на куски порубим и свиньям скормим! – радостно предложила женщина. – Никто ничего не найдет!

– Там еще доспехи и мечи. Не пытайтесь их продать, заройте или утопите там, где вода глубокая и мутная. И кони. Коней осмотрите внимательно. Если есть клейма или хоть какие особые приметы – не оставляйте себе. Продайте по одному подальше отсюда, а лучше убейте и закопайте в лесу. Вам ясно? Вы понимаете, чем для вас может обернуться жадность или лень?

Снова они принялись горячо уверять меня, что все поняли и будут век молить бога за мою доброту.

– Ну ладно, – вздохнул я и повернулся, чтобы уйти. Но уже в дверном проеме вновь оглянулся: – А в котором часу приехали всадники?

– Да к закату уж… – начал муж, но был громко перебит женой:

– Какие всадники, добрый господин? Мы тут уж давно никаких всадников не видали!

– Умница, – похвалил ее я. – Только не переигрывай. Все-таки дорога рядом, если скажешь, что здесь месяц никто не проезжал – не поверят.