Приговор
Шрифт:
– Да, – подтвердил я, – я не по этой части. А теперь убирайся с глаз моих, пока я тебя не прибил.
– Так вы сразу бы сказали! – просияла старуха, напрочь проигнорировав мою угрозу. – Есть, есть у нас плата и для таких любителей, как вы! Мальчик, единственный, кого спрятать успели! Тогда ему шесть было, сейчас всего вос…
Я развернулся и со всей силы впечатал кулак в морщинистую рожу, ощутив, как хрустнул под костяшками раздавленный носовой хрящ. Кажется, несколько зубов из и без того немногочисленного набора я ей тоже выбил.
Быстрым шагом я вошел в нашу комнату и встретился взглядом со смотревшей мне в грудь арбалетной стрелой. Эвьет, увидев, что это я, тут же с облегчением отвела оружие в сторону.
– Я говорил – рано тебе руку напрягать…
– А я арбалет между колен зажала и левой взвела!
– Ладно, молодец, – я открыл одну из сумок, достал чистую тряпицу. – Заверни сюда, что от обеда осталось. Мы уезжаем. Немедленно.
– Опасность? – вновь напряглась расслабившаяся было Эвелина.
– Для нас? Думаю, нет.
– Тогда почему? Хотели же два-три дня…
– Потому что это мерзкое место, – не стал я вдаваться в подробности. – Вроде той собачьей деревни, только без собак.
Кстати, подумал я, собак здесь действительно нет. Мы их не видели и, главное, не слышали. Съели они их, что ли? Или, может, солдаты перебили…
Когда мы, упаковав сумки, вышли в коридор, старухи там уже не было. Лишь на том месте, где она упала, осталось на полу небольшое кровавое пятно (Эвьет в полумраке коридора его, похоже, не заметила). Выходит, бабка все-таки оклемалась.
Мы пересекли двор, наполовину уже затопленный вечерними тенями, открыли хлев, потратили некоторое время, чтобы выгнать наружу не желавших отрываться от свежего сена быков, и запрягли их в телегу (я попутно отметил, что количество тюков на ней заметно уменьшилось). Никто не пытался нам мешать, да я и не ожидал от старух какой-либо агрессии.
Мы выехали на улицу, точнее, на проходившую через село дорогу, и свернули на восток. Село выглядело вымершим, хотя до заката все еще было довольно далеко. Мы миновали заколоченный кабак, а когда уже подъезжали к церкви, часовой на колокольне вдруг начал звонить. Сперва мне показалось, что это сам поп в рясе и клобуке, но это была одна из старух в черном платье и платке. И звон явно был сигналом тревоги, а не призывом к вечерне.
Я встал на телеге в полный рост, разглядывая дорогу сперва впереди, потом позади нас. Насколько хватало глаз, она была пуста в обе стороны, так что звон, похоже, имел отношение именно к нам. Мне это сильно не понравилось, хотя я по-прежнему не представлял себе, чем нам могут угрожать старые крестьянки – даже если предположить, что они выйдут против нас с вилами и косами, бойцы из них совершенно никакие. С другой стороны, не соврали ли они, что в селе нет никого, кроме них? Я принялся нахлестывать быков.
Но пока удары колокола оставались
– Доб… рый… гос… подин… – задыхались они, почти повисая на оглобле и обливаясь потом. – Вот…
Корявая узловатая рука протянулась ко мне ладонью вверх. В этой ладони лежало несколько медных и серебряных и даже одна золотая монета.
– Тут… четыре кроны и… осьмнадцать хеллеров… с грошом. Вы плату не приняли, так… мы собрали… ох, помру сейчас… не извольте гневаться… больше во всем селе нету… не насылайте на нас опять болезни, добрый господин!
Я спокойно взял деньги – в конце концов, я их честно заработал – а затем повернулся к старухам, которые уже отцепились от оглобли, но все еще семенили рядом с телегой.
– Вы все умрете, – сказал я с удовольствием. – И скоро.
Старухи в ужасе застыли столбом. Мы поехали дальше, не оглядываясь.
Поскольку мы выспались днем (и наши быки тоже хорошо отдохнули), то не стали останавливаться после заката. Ехать, правда, пришлось практически в полной темноте, нарушаемой только светом звезд, но дорога была ровной и шла по открытой местности, не сулившей никаких сюрпризов. Один раз слева проплыли очертания каких-то беленых домиков, но мы так и не узнали, были ли они обитаемы; во всяком случае, света нигде не было, и собаки не лаяли. Затем, уже заполночь, взошла луна, и стало посветлей, хотя не так уж сильно, ибо ночное светило пребывало уже в последней четверти. Изредка на луну набегало легкое облако, наполняясь изнутри призрачным светом.
Лишь когда небо на востоке начало светлеть, мы свернули в подходящую рощицу справа – достаточно густую, чтобы скрыть нас от посторонних глаз, но при этом проходимую для быков и подводы. Был самый холодный предутренний час, и я позволил себе развести небольшой костерок, надеясь, что он не виден за деревьями. Мы наскоро перекусили оставшейся курятиной.
– А теперь, – объявила Эвьет, – когда нам уж точно никто не мешает, объясни, наконец, что это была за штука, разнесшая черепушку Жерома.
Я, конечно, понимал, что этого разговора все равно не избежать. И уже придумал, как свести риск к минимуму.
– Расскажу и покажу, но прежде ты должна обещать, что никогда, ни при каких обстоятельствах, не возьмешь эту вещь без моего разрешения.
– Обещаю, – легко согласилась Эвелина.
– Помните, баронесса, вы дали слово.
– Дольф! – теперь в ее голосе звучало возмущение. – Я тебя когда-нибудь обманывала? Или брала что-нибудь без спросу? По-моему, если у кого из нас двоих и имеется воровской опыт, то этот кто-то не я!