Приговоренный к смерти
Шрифт:
— Убийство женщин, детей и стариков называется не победой, а скотством! Вы убивали мирных жителей себе в удовольствие, и не нужно мне сейчас рассказывать, что демоны почитают славную битву! — взорвался Рик. — Я видел ваши славные битвы — с младенцами и старухами!
Элгор ответил не сразу.
— Не уверен, что ты поймешь, — проговорил он, наконец. — Но когда ты идешь на охоту, ты ведь не ищешь столетнего рутаху с развесистыми рогами и мускусным жилистым мясом? Ты бьешь молочного детеныша, потому что он приятней на вкус.
У Рика дернулся уголок рта.
— И ты считаешь нормальным
Взгляд Элгора стал суровым.
— Почему нет? Насколько мне известно, вы подобным образом рассуждаете об ундинах. Выбираете молодых самок, потому что в них больше жира, зачастую — с мальками в животах, и варите их в котлах. Почему мы должны были относиться к вам как-то иначе?..
Демоны не воспринимали людей, как равных себе. Мы видели в вас всего лишь добычу. Поначалу мы вообще не воевали — мы охотились. Ваша кровь, ваша энергия — она для демонов как сладостный дурман. Чем больше получаешь, тем больше хочется. Войной наша охота стала лишь после поражения в ущелье, которое ты нам устроил. Согласись — наше противостояние было восхитительным!
— Нет, — резко ответил Рик. — Я ненавижу ту войну. Ненавижу все, что с ней связано!..
Элгор рассмеялся.
— Да полно, Алрик! Кем бы ты был без меня? Пахарем? Мореплавателем? Мелким князьком, рожающим наследников и собирающим золото? А война сделала из тебя великого воина, она взрастила в тебе Альтаргана! Человека, перед которым оробели бесстрашные демоны. Ты мог прожить пустую скучную жизнь, ковыряясь в подножном корме — а стал богом войны. Разве это не прекрасно?
Рик молчал, глядя на Элгора ненавидящим взглядом. Сквозь толщу льда, покрывающую его душу, все сильней пробивались живые чувства. Всей душой Рик был несогласен со своим врагом: все, что говорил этот демон, претило ему и без сомнения было полнейшей чушью! Смерти людей и бесконечные потери — как это можно называть «прекрасным»? Но все-таки что-то его останавливало от того, чтобы выплеснуть поток ругательств в лицо своему врагу.
Потому что некое зерно во всем этом было…
«Кем бы ты был без меня?..»
В самом деле, кем?..
— У нас гости, — сказал вдруг Элгор, поворачивая голову к выходу из пещеры.
Сконцентрировавшись на своих ощущениях, Рик понял, что это правда — кто-то шел по боковому туннелю, торжественно впечатывая каблуки в камень. И он был не один — как минимум десяток сопровождающих шли рядом, бесшумно и мягко ступая в легких сапогах.
Наконец, из пещеры вышло несколько ахъятов в черном, и только потом из чрева горы появился сам хаким Гаяз.
Он был одет в роскошный бело-золотой кафтан, на голове возвышалась ака — высоченная шапка, обтянутая шелком и украшенная россыпью бриллиантов. На груди сверкало широкое золотое ожерелье, а ладони празднично краснели хной. Сладкий аромат масел обволакивал хакима с головы до ног густым облаком. И когда Рик взглянул в его самодовольное, лоснящееся лицо, и увидел тонкую улыбку, прячущуюся в холеных усах и бороде, его словно молнией ударило. Ледяная корка, сковывавшая до сих пор его изнутри, с хрустом и треском сломалась, как во время ледохода. И если бы только у него остался прежний аспект, сейчас из глаз неудержимой волной хлынула
Вот кого он желал бы убить. Собственными руками отрезать поганый язык, вырвать бесстыдные лживые глаза и скормить их собакам! А потом распороть брюхо, чтобы горячая липкая кровь текла по рукам, и чтобы крик хакима точно так же бился эхом в горах, как сейчас бьется каждый прилив его собственный вопль…
— Долгих лет великим героям Шадра, да будет дух ваш щедр к матери-пустыне, и да будут имена ваши записаны в книге вечности! — без малейшей заминки заявил он, абсолютно довольный собой.
Элгор глухо зарычал, пылая оранжевыми зрачками. А Рик, несмотря на бурю в душе, медленно и холодно проговорил:
— Так приветствуй, как полагается, коль посмел явиться. Лживая тварь…
Хаким улыбнулся.
— Зачем говоришь резкие слова, за которыми только ветер? Зря обижаешься на меня, Альтарган: разве я дал тебе что-то, на что ты сам не был согласен? А пришел я сюда лишь для того, чтобы взглянуть на тебя. Ахъяты сказали, ты сумел обрести аспекты, не исполнив ни единого испытания и не избавившись от корней горы. Но, вижу, мои воины ошиблись — судя по блеклому мертвому цвету, аспекты эти не твои, а легендарных запечатанных душ. И они так же пусты и сухи, как устья древних рек в горах.
Тут Элгор негромко рассмеялся. Но ни Рик, ни хаким не обратили на него внимания.
— Когда я пришел к тебе, я хотел малого: всего лишь взять у тебя войско — столько, сколько ты сам отдал бы мне, — проговорил Рик со зловещей усмешкой. — Но ты дал мне неизмеримо больше… — Он многозначительно звякнул цепями. — Ты собственными руками подарил мне пустыню, ты отдал мне весь Шадр! И я возьму то, что ты отдал мне. Пустыня станет мной, а я стану пустыней! Отныне Шадр — это я, хаким!
Гаяз, хитро прищурившись, пригладил свою белую бороду.
— Сожалею, Альтарган, но жареная перепелка, которую я кушал сегодня утром, не станет хакимом от того, что я ею утолил свой голод.
Тут Элгор захохотал в голос.
А Рик, напротив, стал серьезен.
— А я тебе не безобидная жареная птичка, хаким. Да и ты — не пустыня.
Хаким с улыбкой сложил руки на слегка выпирающем животе — и тут Рик понял, что начинается прилив. Гаяз стоял и неотрывно смотрел на него, с торжествующим видом ожидая момента пытки.
У Рика потемнело в глазах. Хочешь увидеть, как питается мной пустыня? Смотри! Смотри внимательно!
Элгор стиснул зубы, не желая демонстрировать свою уязвимость этому мелкому, низкому человечишке. Он сжался, застыл, как мраморное изваяние.
Но не Рик.
Он ринулся пустыне навстречу, раскрылся перед ней, вливая в нее всю свою ярость, боль, разочарование — и жажду мести. Судорога исказила Рику лицо, но он не закричал, превозмогая невыносимую боль. Его била жестокая дрожь, но он стоял и смотрел диким взглядом в лицо побелевшему хакиму, покрываясь ручьями пота.
Рик отдавал всего себя этому приливу. На теле, шее, и на лице медленно начали проступать красные вены. Они разбухали все больше, яркой сетью оплетая все его тело, из груди раздался хрип, из глаз тонкими струйками полились кровавые слезы.