Приказчик без головы
Шрифт:
Глава двенадцатая
В намоленных стенах церкви Благовещения Пресвятой Богородицы, что на углу Малого и Седьмой линии, наваждение отступило.
В какую бездну Сашенька едва-едва не свалилась! Каких мук избежала, справившись с минутным искушением!
Выйдя из храма, Сашенька не спеша, по теневой стороне Малого проспекта, добрела до набережной.
Нева в конце пути под собственной мощью разрывается на пять рукавов. Три меньших окаймляют Крестовский, Каменный и Елагин острова, а меж главных раскинулся Васильевский. Именно здесь по приказу Петра Первого когда-то вырыли каналы, по которым несчастные жители были вынуждены передвигаться на лодках. После смерти взбалмошного императора каналы сразу засыпали. Какая, к чертям, Венеция в местах, где полгода зима?
От речки пахло тиной. Красавицы чайки, переговариваясь на бесноватом своем наречии, кружили над водой и кучами мусора, неизбежными у всякой пристани. На другом берегу зеленела садами Петербургская сторона.
Петербургская! Именно здесь убили Сидора, Пашку Фо, здесь же живет преступник – купец Осетров.
Мысли, блуждавшие до того момента по закоулкам переживаний, вернулись к Муравкиным. Лешич, поди, уже доехал на Сергеевскую и огорошил Диди. Тот сейчас спешно одевается. Хватит ли ему терпения дождаться ухода Осетрова? Сталкиваться с ним опасно! Выслушав Марусю, Диди помчится к Антипу. Расскажет ли тот правду? Если увидит жену – непременно.
Завтра, уже завтра Осетрова изобличат. Сашенька живо представила себе допрос Маруси на суде, после которого ревнивая супруга Калины Фомича…
Черт побери, а собирается ли Аграфена Минична на заседание?
Надо срочно переговорить с Прошкой!
Вспомнив, что не завтракала, Сашенька купила калачей. Один съела сама, другим покормила голубей, которых попытались отогнать чайки. Пришлось угостить и их.
– Добрый день!
Прошка от страха спрятался под прилавок. Пришлось Гурию, второму приказчику, отложить полотно, которое обмерял аршином, и броситься Сашеньке навстречу:
– Нельзя-с, нельзя-с, сударыня. Хозяин запретил вас пускать!
– Но ваш хозяин еще не знает, куда я поступила на службу! – Княгиня огляделась по сторонам.
Где же Прошка?
– А куда? – спросил любопытный Гурий.
– В Александрийский театр. – Сашенька, пока шла по мосту и Большому проспекту, на всякий случай придумала предлог. – Там решили ставить «Пиквикский клуб» Чарлза Диккенса. Слыхал про такого? Великий писатель! Скончался этим летом.
– Мои соболезнования-с, – пробормотал Гурий, окончательно сбитый с толку посетительницей.
Что ей надо? У них ведь не похоронная лавка!
– Для постановки нужны костюмы английской ткани. Много, не меньше сотни!
– Тогда к вашим услугам, мадам-с, – очнувшийся Прошка выскочил из-за прилавка.
– Но Калина Фомич… – попытался напомнить ему Гурий про запрет.
– Помню, помню, но ты слыхал – сотню костюмов хотят!
– Попадет нам! – покачал головой приказчик.
– Я ведь и к другому купцу могу сходить. Говорят, такими же тканями торгу…
– Нет-нет! Я все вам покажу-с! – услужливо улыбнулся Прошка. – Гурий! Сходи-ка в подвал, книга мне нужна за прошлый год.
Сашенька проводила взглядом Гурия, через боковую дверь скрывшегося внутри дома.
Прошка тут же перешел на шепот:
– Зачем пришли? Я сильно рискую. Гурий все-все хозяину докладывает!
– Я нашла Марусю. Как мы и думали, Осетров ее к сожительству склонил! Надо, чтобы Аграфена Минична на суд завтра пришла.
– Она болеет, из дома редко выходит.
Дверь, в которой скрылся Гурий, внезапно открылась:
– Прохор Митрофанович, я позабыл – какой нужен год? Позапрошлый?
– Прошлый! – раздраженно крикнул старший приказчик.
– Надо! Очень надо! – прошептала ему Сашенька, когда шаги Гурия снова стихли.
– Не знаю, что и придумать, – покачал головой Прошка.
– Ты этой лавкой хочешь владеть? – жестко спросила Сашенька.
Рябой сглотнул слюну.
– Значит, действуй! А мне пора…
– С Дондрыкиной говорили? – спросил напоследок Прошка.
– С Дондрыкиной? – удивилась Тарусова. Ах да, невеста Пашки. Она про нее и забыла. – Нет! И, честно говоря, не собираюсь. Что она может знать?
– Не скажите… Дондрыкина с Калиной на ножах. Может подсказать, за что еще Фомича в тюрьму можно упрятать. Вдруг у меня с Миничной не получится?
И тут внутри Сашеньки словно колокольчик звякнул. Прошка хоть и добровольный, но вовсе не бескорыстный помощник. Интерес у него один – хозяином в лавке стать. А вдруг на пути к этой цели он сначала Пашку, а потом и Сидора прикончил? А теперь Сашенькиными руками пытается избавиться от Осетрова!
Нет! Жизнь – это все же не криминальный роман, где, чтобы внимание читателя удержать, автор то одного героя обвинит, то другого, а настоящий злодей до поры до времени замаскирован и даже пытается сыщику помогать. Прошка – не убийца! Слишком молод, да и взгляд у него хороший. А то, что из нищеты и прозябания хочет выбраться, Стешку свою от монастырской доли спасти, так честь ему и хвала.
– Получится! Если, конечно, желаешь в лавке этой заправлять.
Прав Прошка. Прав! Очень мало Сашенька об Осетрове знает. Зато знают враги его и конкуренты. Надо заглянуть к Дондрыкиной.
Легкий ветерок, столь приятный в невыносимую жару, затеял с Сашенькой игру. То приносил запах распустившихся георгинов, то щекотал нос терпким ароматом черноплодной рябины, то радовал благоуханием свежесваренного варенья.
Северное лето – словно глухой полустанок на чугунке: вроде только что подъехал к нему, а он – раз! – и уже исчез позади, в клубах дыма. Желая продлить летние радости, горожане, невзирая на пекло, занимались заготовками: солили огурцы, сушили грибы и варили варенье. Владельцы садов мобилизовывали прислугу на сбор урожая: малина, вишня, яблоки, крыжовник, смородина поспевают в Петербурге одновременно. Прочие горожане покупали плоды и ягоды на рынках или у разносчиков. И вот кухарки, а иногда и сами матроны, вооружившись медными тазами, принимаются за работу. У каждой свой рецепт, своя пропорция ягод и сахара. Вокруг добровольные помощники – осы и ребятня в предвкушении пенок. Запах на улицах стоит немыслимый: дым березовых поленьев вперемешку с карамельно-душистыми ароматами.
Лавка Дондрыкиной уступала осетровской и размерами, и местоположением, и внутренним убранством. И приказчик был только один – глубокий старик, натужно улыбнувшийся Сашеньке беззубым ртом. Проведя ладонью там, где некогда была шевелюра, а сейчас испуганно жался к восковой коже десяток седых волосинок, спросил, шамкая:
– Чего желаете?
Голубые, подернутые серой пеленой глаза старика светились умом незаурядным. Это сразу видно, тут ошибок быть не может, потому комедию Сашенька ломать не стала: