Приказчик без головы
Шрифт:
Сашенька долго не отвечала, князь даже начал нервно поглядывать на часы. Когда уже готов был развернуться, княгиня вдруг заговорила. Сухо, отрывисто, не поворачиваясь:
– Позже, позже все решим. У тебя важный день. Ступай!
– Потому надеюсь выйти отсюда с надеждой! Есть ли шанс, пусть не сейчас, хоть когда-нибудь, что ты простишь, простишь меня?
Сашенька повернулась, расцепила руки, медленно подошла.
Какая же она красивая! Грусть-тоска ей всегда к лицу, и князь иногда жалел, что сии сумрачные настроения посещают жену редко.
Сашенька поправила бабочку у вытянувшегося мужа, смахнула невидимую пылинку.
– Не торопи меня. Сейчас я словно стакан со взвесью. Если не взбалтывать, она потихоньку уляжется.
– Но осадок, так понимаю, останется… – горько усмехнулся Дмитрий Данилович.
– Если будешь хорошо себя вести, он растворится.
– Я… Я буду безупречен. Я люблю тебя!
– И я, – вздохнула княгиня.
– Ты пойдешь в суд?
– Конечно!
– Тогда просьба: мы с Лешичем уже выходим, а тебя я хотел бы попросить препроводить в суд Марусю…
– А почему бы нам не отправиться всем вместе? Я оденусь мигом! Десять минут, не более…
– Проблема не в том, что ты не одета. Свидетели, как ты знаешь, до своего выступления сидят все вместе в особой комнате. А я не хочу, чтобы Крутилин видел Марусю. Ты ведь помнишь, они с Дитцвальдом задумали гнусную комбинацию. Пусть сыграют дебют, а я им устрою эндшпиль. Поэтому приведи Марусю чуть позже. Примерно к половине первого. Крутилин к этому времени свидетельствовать уже закончит.
А-а, господи! Крутилин! Хорошо, что Диди напомнил. А еще Осетров, Челышков! Все они знают ее под разными личинами. А вдруг мужу взбредет в голову познакомить ее с Крутилиным?
Ладно, будь что будет.
– Я сделаю, как ты просишь.
И Сашенька нежно дотронулась губами до щеки мужа.
Глава тринадцатая
«Правда и милость да царствуют в судах». Эти слова из первого манифеста Александра Второго стали девизом его судебной реформы, а после гибели самодержца их выбили на здании, считавшемся ее символом.
Окружной суд Петербурга занимал целый квартал. Центральная, самая длинная его часть была вытянута по Литейному проспекту, боковые выходили на Шпалерную и Захарьевскую улицы. Для большей монументальности двухэтажное здание, словно на пьедестал, поставили на подвалы высотой в человеческий рост и по всему периметру украсили колоннами и арками.
Короток был золотой век российской юриспруденции – всего-то пятьдесят лет. До того и после суды наши руководствовались волею власть предержащих, шелестом купюр в пухлых конвертах, классовым чутьем…. В общем, чем угодно, кроме права.
Короток был золотой век русской юриспруденции. Короток и тернист! Тогдашние правоведы с титаническими усилиями преодолевали правовой нигилизм бюрократии, не нуждавшейся, как и в нынешние времена, в торжестве закона. Юристов «прижимали к ногтю», увольняли со службы, запугивали наружным наблюдением, обысками, арестами и ссылками…
Короток был золотой век русской юриспруденции. Но не стоит его идеализировать. Случались и ошибки, и несправедливости. Но именно тогда впервые за тысячелетнюю историю Руси суд перестал быть судилищем.
Короток был золотой век русской юриспруденции. В феврале семнадцатого года пьяные солдаты с матросами разгромили петербургские суды. Здание Окружного суда сгорело.
На его месте в тридцатые годы возвели мрачное серое здание НКВД. Оно тоже символ, но совсем другой эпохи…
Тарусов не спеша поднялся по главной лестнице, украшенной статуей Екатерины Великой.
Выяснилось, что слушания перенесли в так называемый первый, самый большой в Окружном суде, зал. Слишком уж много нашлось желающих присутствовать на дебюте присяжного поверенного Д. Д. Тарусова: бывшие коллеги по университету, чиновники Сената и Министерства юстиции, друзья, знакомые… Дополнительный интерес к процессу добавило участие Дитцвальда: взаимная неприязнь бывших профессоров грозила перейти сегодня в открытое противостояние.
Фердинанд Эдуардович уже прибыл. С напускной сердечностью, столь свойственной образованным и воспитанным подлецам, он поприветствовал князя:
– Дмитрий Данилович! Сколько лет, сколько зим! Очень, очень рад!
Князь нехотя пожал мягкую ладошку.
– Жара-то какая! – обмахиваясь папкой, пожаловался Дитцвальд. – Надеюсь, к часу управимся?
– К часу? – с напускным удивлением переспросил Тарусов.
Дитцвальд, уловив боевой настрой Дмитрия Даниловича, напрягся.
– Дело-то ведь ясное, – то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал Фердинанд Эдуардович.
– Вы так считаете? – поинтересовался князь.
Дитцвальд кивнул и с беспокойством уточнил:
– А вы?
Тарусов, сделав вид, что задумался, почесал бородку, а потом вдруг с улыбочкой произнес:
– Ну конечно, ясное. К часу действительно и закончим!
– Ну слава богу! – отлегло у Дитцвальда. – Значит, успею на поезд двухчасовой. На даче-то как хорошо! Воздух там другой, будто ложкой его ешь, как сметану. И супруга, знаете-с, скучает…
Князь поспешил откланяться. Ему перед началом слушаний хотелось перекинуться парой фраз не с Дитцвальдом, а с действительно приятными людьми. А их пришло немало: по коридору прохаживались Спасов и Стасович, собственный тесть Дмитрия Даниловича Илья Игнатьевич, статский советник Ахтырский-Гринкевич, состоящий при обер-полицмейстере чиновником по особым поручениям, и многие-многие другие…
У окна Тарусов приметил Владимира Артуровича Михнова, главного редактора «Столичных новостей».
– И вы здесь? – подошел к нему князь.
– А что мне оставалось? Наш судебный репортер, увы, увы, сегодня занят, – пошутил Михнов.
Оба весело рассмеялись.
– Скажите по секрету, – продолжил редактор, – я не зря заявился?
– Надеюсь!
– А может, сами репортаж напишете?
– Что вы, неудобно…
– Хорошо, хорошо, понимаю. Но льщу себя надеждой, что сотрудничество наше продолжится. Готов и гонорарий поднять…