Приключения мальчика с собакой
Шрифт:
Женщина с любопытством его оглядела:
— И ты туда же? Кому ты, такой, нужен?
— Ты бы посмотрела, как я из лука стреляю!
— Муж мой тоже ушел к Спартаку, потому что, говорят, Спартак добр и делит военную добычу поровну между всеми.
— Так зачем же ты увозишь детей?
— А чем мне их кормить? Поля да огороды солдаты вытоптали. Вот и везу детей к сестре в город, она замужем там за брадобреем. — Женщина скорбно покачала головой и отвернулась. — Опять зазевался? Я тебе!.. — Она взмахнула хворостиной, и осел побежал быстрее. — Вон уж и кузница видна.
Растянувшись
— Что за люди там спускаются? — спросила женщина, останавливая осла.
— Наверное, наш домоправитель. Вон для него и петорита стоит. Теперь я уж все равно, что на месте. Да помогут тебе боги благополучно добраться и найти изобилие в доме твоей сестры.
Раннее возвращение Хризостома спутало все планы Александра. Что с перевала спускается именно он, не подлежало сомнению. Теперь невозможно взять лошадь. Как же быть? Подождать, пока Хризостом подъедет к кузнице, и попросить у него осла?… Это долго. Да и опасно домоправителя обманывать. Ему не скажешь, что вилика послала его со спешным поручением, а лошади не дала. Хризостом может потребовать от вилика отчета, и тогда выяснится, что Александр солгал; а за ложь полагаются плети.
Вон чернеют на песке у кузницы тени двух всадников. Попросить лошадь у них?… Но они, кажется, не собираются здесь задерживаться, иначе слезли бы с коней. Не стоит и время тратить на разговор с ними. Он подбежал к рабу Станиенов, который, лежа в петорите, глядел, как паслись выпряженные лошади.
— Эй, Кастик, вилика (для пущей важности Александр назвал мать должностным именем) посылает меня к отцу и велела взять у тебя одну лошадь.
— А я что же — на себе повезу домоправителя? Вон он уже спускается с перевала.
— Конечно, теперь нельзя, — согласился Александр. — А не знаешь ли, у кого бы здесь раздобыть коня?
— Попроси у Германика. Недавно он купил себе клячу. Александр побежал в кузницу. Один из помощников Германика стоял у мехов, раздувая в топке огонь; другой нагревал брусок; третий, зажав щипцами, поворачивал раскаленный брусок на наковальне, а сам Германик, рассыпая при каждом ударе искры, бил молотом так ловко, что железный брусок под его ударами превращался в топор.
— Эй, Германик! — Александр остановился в дверях. — Дай мне твою лошадь, вилика посылает меня к отцу, а…
Не прекращая работу, кузнец прервал Александра:
— Знаю я эти проделки. Прокатиться верхом захотелось?
— Ничего подобного! Мать посылает меня к отцу на конские пастбища.
— Если бы вилика тебя посылала, она и коня тебе нашла бы, — спокойно ответил Германик. — Сознайся лучше, что соврал. А лошадку я тебе не дам — она уже не молоденькая, чтобы на ней по таким скверным дорогам носиться.
Александр вздохнул.
— Слушай же… Клянусь моим гением-покровителем, что говорю правду! Хозяин приказал сегодня вечером бичевать Клеона, а он ни в чем не виноват…
— Какого Клеона?
— Сицилийца. Он немного старше меня. Ты его видел: Он приехал на виллу с молодым господином. У него еще такая замечательная собака была… огромная, как теленок…
— Какую-то собаку припоминаю, — отозвался кузнец, — а мальчика что-то не заметил.
— Он мой друг, и я спешу к отцу, чтобы он скорее ехал домой и упросил господина отменить бичевание.
— Твой отец — вилик. Значит, прежде всего он обязан блюсти интересы хозяина. А ты воображаешь, что он бросит все дела и поскачет спасать какого-то мальчишку!
— Но господин несправедливо приказал его бичевать! Он даже не выслушал его.
— А хотя бы и так. Твой сицилиец — раб, как и мы с тобой. Если господин пожелает спустить с нас шкуру, он это сделает. А разбирать, справедливо это или несправедливо, не наше дело. Так-то, дружок…
— Кузнец прав, — раздался за спиной Александра мелодичный голос.
Мальчик обернулся, ожидая увидеть женщину. В двух шагах от него стоял всадник в грубом солдатском плаще, из-под которого выглядывала позолоченная кольчуга. Голову всадника покрывал солдатский шлем. Александр подумал, что это переодетый контуберналий, [102] которого римский военачальник послал к перевалу с поручением.
102
Контуберналий — молодой человек, обучавшийся под руководством полководца военному делу и живший с ним в одной палатке.
— Скажи мне, кто твой господин, — продолжал всадник, — и, если он мне знаком, я попрошу его за этого раба… или попробую купить твоего друга.
Сын вилика молча рассматривал незнакомца, удивляясь его певучему голосу, завиткам золотистых волос, выбивавшихся кое-где из-под шлема, и до смешного маленьким ногам, обутым в солдатские калиги, из-под ремней которых выглядывали розовые пальцы. Всадник походил на переодетую девушку и, несмотря на солдатскую одежду и пыль, покрывавшую его с головы до ног, казался нарядным.
— Я тебя спрашиваю, мальчик, — повторил он: — кто твой господин?
— Сенатор Гней Станиен.
— О-о! — разочарованно протянул всадник. — Толстяк Станиен… Не очень-то он меня жалует. Все же, как только освобожусь от дел, приеду с ним поторговаться.
Александр широко раскрыл глаза, услышав, что какой-то приезжий так бесцеремонно обзывает его хозяина толстяком.
— Но, в таком случае, я, кажется, знаю твоего друга! — живо сказал юноша. — Германик, выйди-ка, посмотри, что это за люди спускаются с перевала. Уж не Хризостом ли?…
Германик вышел на порог и из-под руки стал вглядываться в приближающийся караван.
— О господин! — Александр умоляюще сложил руки. — Дай мне твою лошадь! Она тебе сейчас не нужна, а я мигом промчусь к отцу и прискачу обратно.
— Да, это домоправитель, — подтвердил кузнец.
— А ты говорил, что он приедет только к вечеру! — с досадой крикнул юноша. — Как же теперь быть?
Германик виновато развел руками. К юноше подъехал его спутник.
— Тшш… Спокойнее, господин… — многозначительно взглянув на юношу, сказал он. — Поспешим домой — мы ведь покончили здесь со всеми делами.