Приключения Перигрина Пикля
Шрифт:
Священник, объяснив, таким образом, обычаи тюрьмы и сообщив о причине своего заключения, начал осторожно расспрашивать о судьбе нашего героя; не считая себя вправе отказать в откровенности человеку, который обошелся с ним столь радушно, Пикль ознакомил его с обстоятельствами, повлекшими за собой появление его в этом месте, и в то же время удовлетворил свою жажду мщения, вновь перечислив обиды, нанесенные ему министром. Священник, расположенный с первого взгляда в его пользу, узнав, какую значительную роль он играл на арене жизни, почувствовал к нему почтение и, предвкушая удовольствие представить членам клуба столь влиятельного человека, ушел, чтобы дать ему возможность отдохнуть, или, вернее, поразмыслить о случившемся, о чем он еще серьезно не думал.
Подражая некоторым прославленным писателям, я мог бы посвятить одну-две страницы его размышлениям об изменчивости судеб человеческих, о вероломстве света и безрассудстве молодости и вызвать у читателей улыбку своими остроумными замечаниями об этом мудром моралисте. Но, не говоря уже о том, что такой прием, по моему разумению, предвосхищает мысли самого читателя, мне следует еще немало рассказать, и я отнюдь не желаю, чтобы читатель подумал, будто я прибегаю к такой жалкой уловке
Наутро его разбудил Пайпс, притащивший на плечах чемодан с вещами согласно указаниям, полученным от Кэдуоледера; опустив чемодан на пол, он усладил себя порцией жевательного табаку, не обнаруживая ни малейшего волнения. Помолчав, хозяин его спросил:
— Ты видишь, Пайпс, до чего я себя довел?
— Что уж там толковать, когда корабль на мели! — ответствовал лакей. — Наше дело — постараться снять его с мели. А ежели он не сдвинется, невзирая на все якоря и кабестаны на борту, когда мы его облегчим, срубив мачты и выбросив за борт пушки и груз, — ну что ж, может быть, ветерок, или прилив, или течение снова выведут в открытое море. Вот здесь, в парусиновом мешке, двести десять гиней, а этот клочок бумаги… нет, стоп!., это мое увольнение из прихода для поступления на «Молль Трандль»… ах, вот он, чек, как их там называют в городе… на тридцать фунтов, и два билета на двадцать пять и восемнадцать… я их давал взаймы, видите ли, Сэму Стадингу для закупки рома, когда он открыл трактир под вывеской Коммодор в приходе святой Екатерины.
С этими словами он выложил на стол все свое имущество, передавая его Перигрину, который был очень растроган этим новым доказательством привязанности, похвалил его за такую бережливость и заплатил ему жалованье вплоть до этого дня. Он поблагодарил Пайпса за верную службу и, упомянув о том, что больше не может держать слугу, посоветовал ему поехать в крепость, где его радушно примет Хэтчуей, которому он горячо его отрекомендует.
Пайпс смутился, не ожидав такого распоряжения, и ответил, что ему не нужно ни жалованья, ни пропитания, и хочет он только одного — по-прежнему быть при нем тендером и ни в какую крепость он не поедет, если хозяин не примет на борт весь этот хлам. Но Пикль решительно отказался взять хотя бы фартинг из этих денег и приказал ему спрятать их. Пайпс столь огорчился этим отказом, что скомкал бумажки и швырнул в камин, воскликнув: «К черту деньги!» Парусиновый мешок со всем его содержимым разделил бы ту же участь, если бы Перигрин не вскочил и не выхватил бумаги из пламени; затем приказал своему лакею быть рассудительным, пригрозив в противном случае прогнать его с глаз долой. Он заявил Пайпсу, что в настоящее время вынужден его рассчитать, но если тот уедет и будет жить с лейтенантом мирно и тихо, то он снова возьмет его на службу, как только в делах его произойдет перемена к лучшему. Он объяснил ему также, что не нуждается и не желает воспользоваться его деньгами, которые приказал немедленно спрятать, под страхом лишить его навсегда своего расположения.
Услышав этот приказ, Пайпс опечалился еще больше, ничего не ответил, смел рукой деньги в мешок и направился к двери с такой горестной миной, какой у него никогда еще не бывало. Гордое сердце Пикля было растрогано; он едва мог подавить свое горе в присутствии Пайпса, а когда последний ушел, Перигрин не в силах был удержаться от слез.
Не желая оставаться наедине со своими мыслями, он стал поспешно одеваться с помощью одного из здешних слуг, который раньше был богатым торговцем шелка; когда эта процедура закончилась, он отправился завтракать в кофейню, где встретился со своим другом священником и несколькими заключенными, весьма приятными на вид, которым священник представил его в качестве сотрапезника. Эти джентльмены проводили его затем на площадку, где все они развлекались по утрам игрой в мяч, которую, кстати сказать, наш герой очень любил; а около часу дня собрался суд для разбора дела двух нарушителей закона и порядка.
Первым предстал перед судом адвокат, обвиняемый в краже носового платка из кармана джентльмена. Преступление было удостоверено очевидцами, и преступник понес наказание — его немедленно потащили к насосу и окатили холодной водой. После этого приступили к разбору другого дела — по обвинению некоего лейтенанта военного корабля, учинившего буйство совместно с какой-то женщиной и нарушившего законы тюрьмы и спокойствие товарищей по заключению. Виновник был очень дерзок, отказался явиться по вызову суда и повиноваться какому бы то ни было решению, вследствие чего констебли получили приказ привести его vi et armis [80] и, действительно, приволокли после отчаянного сопротивления, причем он ранил одного из констеблей кортиком. Такая выходка столь отягчила его преступление, что суд отказался выносить приговор и передал дело на рассмотрение смотрителя тюрьмы, который, располагая неограниченной властью, приказал заковать буяна в цепи и заключить в карцер — мрачную подземную темницу, расположенную у канавы, кишащую жабами и паразитами, наполненную отвратительными испарениями и недоступную для солнечных лучей.
80
Насильно (лат.).
Когда судебное рассмотрение этих дел закончилось, наш герой вместе со своей компанией уселся за общий стол в кофейне. Он узнал, что его сотрапезниками являются: офицер, два судовых страховщика, три прожектера, алхимик, адвокат, священник, два поэта, баронет и кавалер ордена Бани. Обед, правда не очень роскошный и не весьма элегантно сервированный, оказался сытным и хорошо приготовленным. Вино подали сносное, и гости развеселились, будто горе им было неведомо, а наш герой, которому компания понравилась, принимал участие в разговоре со свойственным ему оживлением и развязностью. Когда обед кончился и заплатили по счету, кое-кто из джентльменов удалился, чтобы поразвлечься картами или чем-нибудь другим, а остальные, — среди них был и Перигрин, — решили провести время в беседе за
Никто не стыдился признаться в том, что сидит в тюрьме за долги, разве только сумма их была совсем незначительной; наоборот, заключенные хвастали размером долга, словно это доказывало, что они являются важными особами; а на того, кто ухитрялся долго скрываться от бейлифа, смотрели как на человека исключительно способного и ловкого.
Из всех приключений этого рода самым романтическим было последнее бегство офицера от бейлифа. Офицер рассказал, что его арестовали за долг в двести фунтов, в то время когда в кармане у него не было и двухсот пенсов, и препроводили в дом бейлифа, где он пробыл целые две недели, переселяясь все выше и выше, соразмерно с падением своего кредита; таким образом, из гостиной он вознесся постепенно на чердак. Там он стал размышлять о том, что отсюда придется ему шагнуть уже в Маршалси; когда наступила ночь, а с ней пришли голод и холод, поднялся ветер, и черепицы на крыше загрохотали от бури. У него немедленно мелькнула мысль бежать под покровом темноты и под шум бури, вылезть из окна своей каморки и пробраться по крышам соседних домов. Осененный этой идеей, он исследовал проход, который, к его великому огорчению, оказался защищенным снаружи решеткой, но даже и это затруднение не смутило его. Уверенный в своей силе, он задумал проделать дыру в крыше, которая, по-видимому, была непрочной и ветхой; с этой целью он загромоздил дверь всеми вещами, находящимися в комнате; затем, принявшись за работу, в несколько минут продолбил кочергой дыру, просунул в нее руку и, отодрав постепенно доски и черепицу, расширил отверстие, через которое вылез и начал пробираться к соседнему дому.
Но тут он столкнулся с непредвиденным обстоятельством. Его шляпа слетела с головы и упала во двор как раз в тот момент, когда один из помощников бейлифа стучал в двери; этот полицейский, узнав ее, немедленно поднял на ноги своего начальника, который, взбежав наверх, в один миг открыл дверь, невзирая на меры, принятые заключенным, и со своим помощником бросился в погоню за беглецом по его же следам.
— Охота продолжалась довольно долго, — рассказывал офицер, — угрожая неминуемой опасностью всем троим, как вдруг на моем пути оказалось слуховое окно, в которое я увидел семерых портных, сидевших на столе за работой. Не долго думая, я прыгнул, шлепнулся задом и очутился среди них. Прежде чем они очнулись от столбняка, вызванного столь необычным появлением, я рассказал им о своем положении и о том, что терять время нельзя. Один из них, поняв намек, немедля проводил меня вниз и выпустил на улицу, а тем временем бейлиф со своим спутником добежал до слухового окна, но братья моего спасителя подняли вверх свои портновские ножницы, словно chevaux de frise [81] , и приказали ему убираться под угрозой неминуемой смерти; полицейская ищейка, не желая рисковать своей шкурой, предпочла отказаться от взимания долга, утешая себя надеждой арестовать меня снова. Но его постигло разочарование. Я ловко скрывался и смеялся над приказом о задержании беглеца, пока, наконец, не получил распоряжение отправиться с полком за границу и не доехал на катафалке до Грейвзенда, откуда отплыл во Фландрию; но, вынужденный вновь вернуться для комплектования частей, я был схвачен уже по другому долгу. И мой первый преследователь получил удовлетворение — приказ о содержании меня под стражей, из-за которого мне придется просидеть здесь, пока парламент, по великой милости своей, не сочтет возможным освободить меня от долгов, издав новый закон о несостоятельности.
81
Рогатки (франц.).
Все согласились, что успех капитана равен его отваге, которая вполне достойна солдата; но один из купцов назвал этого бейлифа неопытным, ибо он поместил заключенного в место, никем не охраняемое.
— Если бы капитан попал в руки такого хитрого мерзавца, как тот бейлиф, который арестовал меня, ему не удалось бы так легко улизнуть. Ибо я был схвачен таким способом, который следует признать самым необычайным в подобном деле. Да будет вам известно, джентльмены: я понес во время войны большие убытки по страхованию судов и принужден был прекратить платежи, хотя виды на будущее у меня были таковы, что я мог вести часть дел, не прибегая к немедленному соглашению с кредиторами. Короче говоря, я получил, как обычно, накладные из-за границы; а для того, чтобы обезопасить себя от посещения бейлифов, решил не выходить из дому и, превратив второй этаж в склад товаров, приказал поднять эти товары краном, прикрепленным к верхнему этажу моего дома. Разнообразны были уловки, примененные этими изобретательными хорьками, чтобы выманить меня из моей крепости. Я получал несчетное количество писем, приглашавших меня в таверны на деловые свидания. Меня вызывали в деревню попрощаться с умирающей матерью. Однажды ночью какая-то леди начала разрешаться от бремени на пороге моего дома. В другой раз я был разбужен криками о помощи на улице, а вскоре ложной тревогой: «Пожар!» Но, будучи всегда начеку, я обманывал все их ожидания и почитал себя вполне защищенным от всяческих поползновений, пока одна из этих ищеек с помощью дьявола не придумала ловушки, в которую я в конце концов попался. Он ознакомился с моими делами и, узнав, что на таможню прибыли на мое имя ящики из Флоренции, велел уложить себя в ящик такого же размера, провертеть в дне отверстия, чтобы не задохнуться, и на крышке написать Э 3. Доставленный к моему дому в повозке вместе с другим товаром, он был поднят в мой склад, где я открывал ящики, проверяя по накладной их содержимое. Представьте мое изумление, когда в одном из ящиков я увидел бейлифа, который поднял голову, как Лазарь из гроба, и объявил, что у него есть приказ о взыскании тысячи фунтов. Я нацелился молотком прямо ему в голову, но второпях и от неожиданности промахнулся. Прежде чем я успел нанести второй удар, он стремительно вскочил и выполнил свою обязанность на глазах у свидетелей, которых заранее собрал на улице. И я не мог выпутаться из беды, не навлекая на себя обвинения в бегстве, против которого был беззащитен. О, черт побери, если бы мне было известно, что находится в ящике! Я приказал бы моему носильщику поднять его как можно выше, а затем, как бы случайно, перерезать ножом веревки!