Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
Евдокия, тем временем, приготовила журналисту в дорогу свой коронный "югославский торт". Но если раньше он представлял собой поджаренный на сковороде в подсолнечном масле батон черного хлеба, заправленный сметаной и горчицей, то теперь, учитывая тяжелую экономическую ситуацию на израненных войной Балканах, всяческие приправы были исключены как проявление излишней расточительности.
Пришла пора прощаться. Они присели на дорожку. Патрикеевна, движимая самыми благородными чувствами, произнесла зажигательную эмоциональную речь.
– Если Вы, Петр Макарыч,
Я и прадеда, Алесгута Ноупроблемовича, в нем схоронила, и его сына, то есть самого деда, и отпрыска прадедовского сына, то бишь моего батяню Патрикея Океевича Задолбаевского. Вы уж не мелочитесь, но перед тем, как Вас пригласят в могилку, я костюмчик, по обыкновению, с ненужного Вам тела сниму и припасу для Ваших дружков-собутыльников.
И они, примерив его и померев сразу вслед за Вами, останутся очень довольны, что обновочка в последний путь им досталась не с чужого, а с единоутробного алкашеского плеча. И бабам их будет опять же экономия. Отложат деньжат на колготки женам любовничков и майонез "Calve Premium Quality" для кормления внучков.
Макарыч, искренне тронутый проявленной заботой, счел нужным внести некоторые коррективы.
– Только прошу Вас, Евдокия Патрикеевна, положить рядышком со мной мой старый чайник со свистком, пачку "Явы" и спички. А то вдруг очнешься в кромешной мгле, и ни чайку попить, ни покурить.
Одного моего знакомого, мужика Живила Никаковича Недобитова, хоронили неоднократно, и все ему было не так. То, оказалось, забыли прослушать сердце. Оно, по несчастью, еще постукивало. В другой раз пульс как следует не прощупали, а он был.
Перед двадцать пятыми похоронами, когда, казалось, что Живил уж точно отдал швартовы, не исследовали кровь на алкоголь. Так выяснилось, что покойник всего лишь мертвецки пьян.
Мужик Недобитов вообще слыл невезучим пареньком. От него сбежали четыре жены, и всякий раз после развода они прихватывали с собой его любимые валенки, память о дедушке Гонобобеле Яманиховиче, коренном жителе зажиточной сибирской деревеньки "Синюшные Пропойцы".
Дед Гонобобель оставил мужику валенки в наследство и приговаривал перед смертью:
"Стереги валенки, как "сидорову козу". Без них жизнь, что солома, ненадежная, а в валенках ты и в мороз, и в стужу, и в гололед не пропадешь. И согреешься, и выпьешь в них, и гульнешь. Бабам нравятся мужики в валенках. Тем более, что ты не простой мужик, а мужик Недобитов. В нашем роду по мужицкой линии все мужики - Недобитовы.
Когда помрешь, на следующий же день после похорон передай валенки по наследству теще, а уж потом жене".
И вот, Евдокия Патрикеевна, - подвоздошная кишка Макарыча вывела, наконец, процесс переваривания обильного и богатого витаминами завтрака на финишную прямую, - мужик Недобитов всякий раз после очередной неудавшейся кончины отсуживал у жинок дедовы валенки. Он доказывал в судебном процессе, что не сдох, а всего лишь разводится. А даже если бы и загнулся, то ведь в Гонобобелевском завещании четко была оговорена очередность наследования валенок - сначала теща и только потом жена.
Три тетки Недобитовы подсовывали судье свидетельства о смерти мужика. Он, дескать, вполне официально подыхал, и только сущие недоразумения возвращали его на белый свет.
Тогда суд назначал паталогоанатомическую экспертизу, которая проводилась в зале заседания. Знаменитый Радикал Свистоплясович Эквилибристов окончил Высшую Цирковую Академию. Он знал, как завести клиента.
Разбегаясь с одиннадцати метров (отец служил футбольным судьей и попал под лошадь, а затем разделан на мясо сразу по окончании матча ЦСКА-Спартак, в течение которого он умудрился назначить семь пенальти в обе стороны), эксперт втыкал в задницу мужика Недобитова трехметровый кол, а затем натравливал на него одноногих милицейских питбультерьеров-чернобыльцев, вышедших на пенсию по состоянию здоровья. И только после столь глубокого исследования суд выносил квалифицированное заключение: "Труп мужика Живила Никаковича Недобитова - живой".
И валенки занимали законное место на письменном столе несостоявшегося покойника.
– А что же четвертая жена?
– спросила Евдокия, явно сочувствуя первым трем.
– Она, когда ей сообщили по телефону, что муж забавляется в морге, и сама на радостях, предвкушая захват трофейных валенок, окочурилась, но только, в отличие от мужика, не понарошку. Не раскусила баба, что от имени морговской пресс-секретарши ей позвонил визгливым женским голосом он сам.
– А схоронить-то мужика Недобитова, когда он якобы помирал, успевали?
– поинтересовалась Евдокия.
– В том-то и дело, что завсегда успевали, - подтвердил Макарыч.
– Почему я и прошу Вас положить в мое последнее пристанище чайничек со свистком и курево. Мужика Никаковича ничем, кроме свежего номера газеты "Правда" (он был отъявленный коммунист), не снабжали на дорожку. А зачем, спрашивается? Под землей ведь темным-темно.
Представляете, как ему было одиноко и тоскливо, когда он воскресал? А будь у него под рукой чаек, да махорка, не грустил бы, поди, так сильно.
– А как он назад-то выбирался?
– в глазах Евдокии появился замогильный блеск.
– Да мужик в первый же раз, как только очутился в преисподней, заорал так, что кладбищенский сторож Погост Землекопович Саперавиус опрокинул поднесенный ко рту стакан с водкой. Обозлился он страшно, так как запас горячительного иссяк. Вычислив саперной лопатой источник волнения почвы (бывший командир инженерно-саперной роты капитан Саперавиус отсидел по недомыслию пятнадцать лет за несанкционированно-успешное разминирование здания столичной синагоги), Погост закатал рукава, откопал мужика Недобитова и отделал по первое число. Хотел было закопать его обратно, но мужик спасся тем, что пообещал выставить с утречка ящик "Жигулевского".