Приключения Петра Макарыча, корреспондента Радиорубки Американской Парфюмерной Фабрики "свобода"
Шрифт:
"С чем бы Вы пошли на похороны Гениального Секретута ЦК? С удовольствием?!! Да еще с большим?!! Провожать в последний путь патрона шестой части Земли с удовольствием!!!???
Так он еще и не может! Собирается в этот скорбный для всех честных рабочих советских людей день обрезать какого-то еврея!! Ублюдок! И Вы еще спрашиваете, кто? И Вы, и Ваш недорезанный еврей!
Вы измываетесь над нашими святынями! На похороны многолетнего вожатого партии и государства он прискакал бы с УДОВОЛЬСТВИЕМ, а в райком КПСС плетется с СОЖАЛЕНИЕМ!! Да он к тому еще и за аборты! Наша социалистическая действительность ему, видите ли, не по нраву!
Через какое место Вы пролезли в
Заявляю Вам, что Вы - провокатор и синусоиудаист! Агент израильтянского гетто и "Моссгазада"! Да я Вас упеку на рудники за антисоветчину!
Как Вы меня обозвали? Отъявленным коммунистом?!! Да я Вас за оскорбление представителя государственной власти... !!
Ах, причем здесь государственная власть?! Так, я по-Вашему, не власть?!! Партия - это уже не власть??!!
Тогда кто я такой?!
Кто???!!
Му...???!!!!!!???!!!
– По счастью, - омерзительно скривился журналист, - на этом обличительный монолог закончился. Оратора разбил инсульт, с полным поражением коммунистической речи и партийно-двигательных функций.
Я навестил партийное начальство в больнице, угостил плиточкой "Аленушки", и в ночь оно заблеяло козленочком, а наутро сдулось.
Так что, - заключил Макарыч, - ЯЗЫК еще никогда не доводил человека до ДОБРА. В тот раз мне просто повезло.
– А у меня еще был случай, - решила не отставать Павлуха, - собралась я как-то замуж. Гаденыш уродился немцем, да еще женатым на франкфуртской шлюхе и с тремя детьми от рецидивистки из Гамбурга. Фамилия такая смешная - Трипперзонэмутэр. В момент плавного перехода из чудовищного сентябрьского запоя в нерегулируемую октябрьскую пьянку я согласилась расписаться сразу после непредсказуемых Новогодних загулов, до наступления крещенских морозов и возобновления тяжелых боев на Центральном Змиевском Фронте.
Дело было почти на мази, как вдруг в кабаке "Геи и Славяне", что у Яузской Набережной, после восьмой бутылки шампанского на меня что-то накатило, и я поставила жениху условие: или он затянет на весь кабак "Deutschen Soldaten...", или пусть убирается к немецким чертям, женам и детям.
Ну он, куда деваться, замурлыкал. Причем абсолютно трезвый. Ничего не пил, собака страшная, - оскалилась Павлуха, - утверждал, что алкоголь замедляет процесс расщепления пищевода.
А в "Геях..." как раз гуляли наши парни-афганцы.
Словом, вытащили нас из кабака и сбросили моего Триппера в ласковую ноябрьскую Яузу. Хотели вслед за ним отправить и меня, но пожалели, так как я прикинулась беременной на двенадцатом месяце.
– А Зонэмутэр-то выплыл?
– поинтересовался Макарыч.
– А хер его знает, - взгрустнула Павлуха от нахлынувших воспоминаний об ускользнувшем бракосочетании с рассудительным и трезвым немецким Триппером.
– Афганцы поволокли меня в кусты снимать стресс, - кручина на ее лице уступила место похоти.
– А наутро в газете "Советская Россия" вышла передовица "Нациоанальная нетерпимость и половая невоздержанность". Автор, известный русофоб и борец за чистоту анальных отверстий, живописал, как голубое лицо арийской наружности домогалось на панели до русской девушки-гермафродита, имея в виду, по-видимому, меня. Получив отпор, оно проникло в ресторан "Геи и Славяне" и, размахивая красным флагом со следами свастики в виде серпа и молота и горланя нацистскую "Марсельезу", устроило пьяный дебош. Будучи выкинутым из заведения, нетерпимое и невоздержанное нетрадициоанальное сексменьшинство выползло к набережной, взобралось на парапет и осквернило исконно русскую Яузу.
Спасаясь от патрульной машины, оно вознамерилось перепрыгнуть на противоположную сторону, но чуток не рассчитало сил и недотянуло метров двадцать. Извлеченное рыболовной сетью оно выкрикнуло "Слава Труду!" и было немедленно возвращено русалкам.
Может речь шла о моем Триппермутэре?
– с надеждой заурчали Павлухины кишки.
– Да нет, - поправил Макарыч не состоявшуюся веселую вдову.
– Эту историю я знаю. Нептун числился не немцем, а эстонцем, известным столичным правоохренительным органам как Пыылка Жуутка Кипятарну. К тому же он проходил в картотеке не "голубым", а "особо тормознутым". И кутил Пыылка не в "славянских геях", а в "Базаре по-славянски", но при этом никакого скандала не устраивал. А выкинул его Дранка Безразборович Колотыгин из местной ресторанной шпаны.
Дранке показалось, что прибалт строит глазки его беззубой кривой колченогой девке, хотя тот сидел к ним спиной, и вообще в другом конце зала, напротив сортира, и не то что зенки, а и рожу скорчить толком не сумел, когда официант принес ему счет, завышенный в три раза.
Просто Безразборовича прихватил страшный понос, потому что он всю ночь напролет квасил анисовку с молоком. В еженедельнике "Советы Любознательным Импотентам" Дранка наткнулся на статью видного Депутгада Государевой Думки от фракции "Неудовлетворенные Женщины России", в которой Парылументарий убеждал товарищей по интимному облому в целебных свойствах этой адской смеси, восстанавливающей якобы потенцию, а несчастный Колотыгин вот уже пятый год, после того как в пятый раз переболел сифилисом, ни на что, кроме лапания теток в переполненном общественном транспорте, не был годен.
И вот когда Дранка в очередной раз поскакал в базаро-славянскую уборную, то и заприметил безвинную жертву.
Пыылка Жуутка поглощал "Сердце славянского волка в запеченном жульене" с таким диким оскалом, что в воспаленном мозгу Безразборовича все окончательно смешалось в кучу. В Колотыгинских извилинах бились в истерике покойные отец-карманник, мать-наркоманка, брательник-педофил, сестры-проститутки от рождения. С кровеносных сосудов на них свешивались здоровенный потный Сифилис и костлявая, вся в прыщах, Импотенция.
– Макарыч перевернул пустую кружку вверх дном и осознал, что повесть о Пыылке и Дранке несколько суховата. Он чуть слышно кликнул барменшу. Изабель выросла перед ним с готовностью адвоката ухватиться руками и ногами за русский денежный мешок, втискиваемый в здание афинской тюрьмы. Журналист заказал двести граммов "Гжелки", две кружки "Балтики" и бутылку дагестанского коньяка.
Павлуха, разомлев и раскрасневшись от возбуждения, внесла в заказ коррективу: ДВЕ бутылки дагестанского. Буквально через минуту поднос с ласкающим взор содержимым красовался на откровенно-сутенерском столе.
– Вдобавок ко всему, - Макарыч выдал мочевидной красотке одобрительного пинка, - диарея одолела Дранку практически у дверей сортира. И это явилось последней каплей, так как он только-только справил новые джинсы. Пыылка так и не понял, за что его мутузят.
Лишь когда Дранка свернул ему челюсть, несчастный прибалт вспомнил, что в прошлом месяце изнасиловал неподалеку от "Базара по-славянски" замужнюю аптекаршу на стеллаже аптеки и по ее просьбе.