Приключения Ружемона
Шрифт:
На другой день, по утру, я убил на лету несколько ястребов при помощи стрел и лука, и тогда удивление туземцев не знало границ: дело в том, что ни копья, ни бумеранга они не могут бросить по прямому направлению вверх, тогда как пустить стрелу — пустое дело для всякого стрелка.
Говоря о ястребах, я замечу кстати, что всегда поблизости от становья туземцев можно встретить этих птиц; они в этом отношении действуют в качестве добродетельных мусорщиков, и всякий раз, когда случается увидеть в небе птиц, можно быть уверенным, что где-нибудь поблизости есть стан. В особенно большом количестве слетаются птицы туда, где туземцы поджигают кусты и устраивают великое побоище. В такое время крысы и ящерицы бегут в открытое поле и тогда ястребам и коршунам — раздолье.
Туземцы, о которых я говорю, называя их «чернокожими», в сущности, вовсе не черные люди; цвет их кожи, собственно
Кроме того, я должен еще упомянуть, что, пробыв несколько месяцев в пути и продвигаясь постепенно на юг, я стал замечать громадную разницу в населении страны. Встречавшиеся мне теперь туземцы были совсем не похожи на моих чернокожих с берегов Кэмбриджского залива; это были люди, стоящие несравненно ниже по физическому развитию своему и само вооружение их было более первобытное; сколько мне помнится, они вовсе не имели щитов.
Те туземцы, дружбу которых я приобрел джигом и свирелью, как я рассказал выше, были чуть ли не самые безобразные из всех виденных мною, а это что-нибудь да значит. Это были низкорослые, неуклюжие, коренастые люди, не выше 5 футов, с низкими вдавленными лбами и отвратительными, безобразными лицами. Но употребляемые ими в пищу животные были несравненно жирнее и мясистее, чем те же самые животные, жившие дальше к северу. Единственный продукт, за который я был крайне признателен этим людям, был мед, который мне был в высшей степени необходим как лечебное средство.
Эти уродливые туземцы очень сожалели, когда мы расставались с ними; небольшой отряд воинов сопровождал нас во весь первый день пути, после чего они передали нас другому соседнему племени, — и так мы продолжали переходить от одного племени к другому, причем одни туземцы извещали других посредством тех же дымных сигналов о приближении дружественных чужестранцев.
Однако я начинал тревожиться. Очевидно, мы заходили в такую страну, где даже и величайшие из наших чудес не в состоянии будут спасать нас от враждебности туземцев. Вскоре мы встретили еще такое племя, которое не только отказалось принять наши дружественные приветствия, но даже угрожало нам нападением, прежде чем я успел придумать какой-нибудь новый план защиты. Я попытался было воздействовать на них своей свирелью, но и это не произвело на них желаемого влияния; к немалому моему огорчению и страху, прежде чем я успел дать им акробатическое представление, они пустили в нас два боевых копья, которые прожужжали над самой моей головой. Без дальнейшего промедления, зная, наверное, что всякая минута нерешимости была равносильна смерти, я отвечал тем, что пустил в них с полдюжины стрел, остерегаясь, однако, целиться низко, чтобы не поразить без надобности моих противников.
Тогда негостеприимные чернокожие вдруг остановились, как вкопанные, ошеломленные тем, что над их головами носятся таинственные колья; а я, пользуясь их недоумением, сломя голову врезался между ними и перекувырнулся несколько раз кряду через голову с удивительной быстротой, от которой у меня даже дух захватило. Итак, я и на этот раз победил своих упорных и грозных врагов, превратив их в друзей и заставив преклониться перед моими, по их мнению, сверхъестественными способностями. Нельзя, однако, осуждать и туземцев за их недружелюбное, на первых порах, отношение ко мне: по их понятиям, всякий белый человек непременно враг, и только когда они успеют познакомиться с ним и убедиться в том, что им не желают зла, они становятся вполне дружественны, радушны и гостеприимны.
Месяц за месяцем мы продолжали свой путь к югу, хотя, как я уже говорил раньше, нередко уклонялись и к северо-востоку и даже к западу, продолжая идти равниной и оставляя в стороне горные хребты, которые порою нам преграждали путь. По пути мы встречали стада индюшек, которые служили нам превосходной пищей, а для питья мы теперь имели при себе воду в пузырях, изготовленных нами из кишок кенгуру; кроме того, мы располагались лагерем постоянно поблизости колодцев, вырытых туземцами, где, как нам хорошо было известно, всегда можно было найти в изобилии всякую пищу.
Между тем я стал замечать, что чем больше мы удалялись к востоку, тем гористее становилась страна, тогда как на запад от нас лежала скучная, сухая и безводная местность. Случалось, что мы дня по два не находили воды, но, конечно, не в гористой местности; часто, подходя к колодцам, мы находили их совершенно высохшими,
Когда случалось увидеть издали оазис пальм и чайных деревьев, я спешил туда, зная уже наверняка, что, если я не найду там воды, то во всяком случае без труда добуду ее, если только начну рыть. Характер страны и физические условия ее поминутно резко изменялись, и моя неутомимая женушка нередко возвращалась с пустой корзиной с поисков кореньев. К счастью, в животной пище мы почти никогда не имели недостатка. В общем, нам благоприятствовала судьба, и мы почти всегда умели находить воду, тогда как даже старые туземцы говорили мне, что эти низменные песчаные равнины часто пересыхают до того, что и они не решаются проходить по ним.
Меня особенно удивляло то обстоятельство, что демаркационная линия леса и совершенной пустыни обозначалась так резко, как будто ее провели линейкой. Роскошная полоса могучего леса шла вдоль бесплодной песчаной пустыни, которая, в свою очередь, уступала место довольно высокой гряде скалистых гор.
Однажды, во время моего пребывания у одного из туземных племен, вождь их вздумал показать мне весьма любопытные пещеры в низких известковых скалах, неподалеку от их стана. Вся эта местность была весьма дикая, неровная и гористая. Надеясь, что рано или поздно какая-нибудь счастливая случайность поможет мне вернуться в мир людей цивилизованных, я с жадностью хватался за все любопытное и необычайное, приглядываясь, присматриваясь и изучая для того, чтоб со временем поделиться виденным и слышанным со своими соотечественниками. С этой целью я решился подробно осмотреть и исследовать эти пещеры и вот, бродя по одной из них, случайно наткнулся на колодец, имевший около 20 футов в диаметре и около 9 футов глубины. Дно колодца было чистое, песчаное и совершенно сухое, и мне показалось, что в одном месте стены имеется круглое углубление. Я соскочил на дно, оставив Бруно на краю колодца, неистово лающим. Помню, что у меня в руках была довольно большая палка, — и вот, когда я уже собирался ощупать ею таинственное углубление, то, к немалому моему ужасу и отвращению, заметил, что из темной массы, которую я теперь принял за сгнивший пень, на меня тянется отвратительная голова большой черной змеи. Я отскочил назад, насколько было можно, но змея эта совершенно сползла с дерева и прямо двигалась на меня. Я проворно нанес ей страшный удар по хвосту, зная, что такой удар вернее обессиливает и обезвреживает змею, чем удар по голове.
Едва успел я справиться с этой змеей, как другая, совершенно подобная ей, выползла на меня. Я опять нанес ей сильный удар по хвосту и таким образом одолел и ее. Но отвратительные пресмыкающиеся одно за другим стали появляться еще и еще, и мне стало ясно, что весь этот громадный пень ничто иное, как одна живая масса змей, свившихся клубком и, вероятно, зимующих здесь. Одна за другой, они медленно выползали и протягивали ко мне свои отвратительные головы и, конечно, если бы все они появились разом, то никакие силы в мире не могли бы спасти меня от них. Я не мог себе представить, сколько времени будет еще продолжаться эта странная борьба; десятки раз я пытался, покончив с одной из змей, добраться до стенки колодца и вскарабкаться наверх, но прежде чем я успевал сделать шаг к стене, меня уже настигал другой громадный враг, от которого опять приходилось отбиваться.
Я слышал, что Бруно носился, как сумасшедший, взад и вперед по краю колодца с бешеным лаем и всеми признаками крайней тревоги и волнения. Он прекрасно знал, что такое змеи, так как не раз уже страдал от их укусов. Несомненно, что я обязан своей жизнью, в данном случае, лишь тому обстоятельству, что змеи находились в полусонном состоянии и потому не были ни достаточно проворны в своих движениях, ни достаточно энергичны и дружны в своем нападении. Объясняется это, конечно, тем, что было холодное зимнее время, т. е. июнь или июль месяц. Я не могу сказать, сколько времени продолжалась моя борьба со змеями, но, наконец, видя, что нападающих больше нет, что все они полегли костьми у моих ног, я принялся считать их. Сделал я это частью из любопытства, частью из желания воздействовать на туземцев, иначе говоря — похвастать перед ними своим подвигом — скромность там, где о ней не имеют никакого понятия, была бы глупостью, мало того, она была бы, безусловно, пагубна для моего престижа среди этих дикарей.