Приключения во дворе
Шрифт:
Он с радостью устроил бы им какую-нибудь гадость. Но ссориться с ними он не мог, а гадость, при которой он остался бы в стороне, никак не придумывалась.
И вот наконец его осенило: заведёт он за сараи Валю и Алика, Быков обыграет их, они запутаются в долгах, Вова их прижмёт как следует, с помощью Севчука, конечно, будут они просить пощады, а он, Севчук, ещё подумает — пощадить или не пощадить.
Вот какие далеко идущие планы роились в голове у необыкновенного Паши. Но, к сожалению, ничего из этих планов не получилось. Алик наотрез отказался играть, сказав, что, во-первых, ему неинтересно, а во-вторых, и денег у него нет. Отец зарабатывает немного, откуда же он возьмёт. Валя Гришин проиграл рубль, который мать дала ему на покупки, и в растерянности рассказал ей об этом. Что у них произошло с матерью, неизвестно, но за сараями Гришин больше не появлялся.
Хотя заманить ни Бусыгина, ни Гришина не удалось, и таким образом главная Пашина цель достигнута не была, но договорённость с Быком оставалась в силе. Глупо было её не использовать.
В школе он, необыкновенный Паша, был заметной фигурой только за счёт обыкновенных мальчиков, которые больше знали и больше умели, чем он. Пусть же хоть здесь, за сараями, он, Паша, будет действительно главным человеком. То, что сейчас Бык главный, Пашу не смущало. Ничего, когда-нибудь попадётся к нему в лапки и Бык. А пока он отыграется на других. Уж эти то «другие» хорошо запомнят, что он, Паша Севчук, должен быть и будет первым. Ох, и даст же он этим «другим» почувствовать свою власть!
Вот почему даже маленький Миша Лотышев был для Севчука находкой.
Глава девятая. Разные люди, разные мысли
Клавдии Алексеевне неожиданно стало хуже.
Врачи считали, что дело идёт уже на поправку, но организм человека — сложная вещь: неожиданно поднялась температура, стало ясно, что где-то затаился очаг инфекции и что, если его вовремя не обнаружить и не ликвидировать, дело может кончиться плохо.
Профессор Сердиченко приехал ночью и внимательно осмотрел больную.
Операционная была приготовлена для операции, по сонным больничным коридорам сновали, перешёптываясь, сёстры, хирург ждал заключения профессора, ещё несколько врачей, дежуривших в больнице или вызванных из дому, стояли у постели больной. Клавдия Алексеевна вся красная — температура доходила до сорока, была в полусознательном состоянии. Ей, как в тумане, виделись собравшиеся вокруг неё люди, иногда она понимала, что это врачи, а иногда ей казалось, что пришли её навестить друзья по работе, и она начинала разговаривать с ними, спрашивала, что в институте нового, рассказывала им, что с детьми всё благополучно. Анюта и Миша приходят каждый приёмный день, а в неприёмные дни присылают записки.
А профессор Сердиченко внимательно осматривал больную и всё молчал — думал. Вот уже сорок пять лет, как он лечит больных, имя его известно по всему Союзу и далеко за его пределами, больные приезжают к нему советоваться из самых дальних уголков страны. Каждое его слово, как непререкаемый закон, выслушивают почтенного профессора, и всё-таки каждый раз, осматривая больного, он волнуется: шутка ли, решается жизнь человека. Вот он ошибётся, что-то проглядят, чего-то недодумает — и человек умер.
Профессор Сердиченко ещё и ещё раз осматривал больную.
Операция? Сердце ослабело, может не выдержать. Операция трудная, долгая. С другой стороны, как узнать, где очаг инфекции? Можно пропустить момент, и уже будет поздно.
…Профессор всё думал и думал, и взвешивал доводы за операцию и доводы против операции, и вокруг него молча стояли врачи, и в операционной всё уже было готово, чтобы, если профессор скажет «на стол», операцию можно было начать сию же минуту.
Но профессор покачал головой.
— Всё-таки попробуем сначала антибиотики, — сказал он. — Я думаю, что они, по крайней мере, стабилизируют положение. И всё время подкармливать сердце витаминами. Если через неделю положение не улучшится, придётся идти на операцию. А мне бы не хотелось — рискованно, ох, рискованно…
— Сообщить детям? — спросил дежурный врач.
— А муж есть? — ответил вопросом профессор.
— Муж в экспедиции на Чукотке.
Профессор пожевал губами, подумал.
— Нет, детям пока не сообщайте, — решил он наконец. — Если решимся на операцию, тогда, конечно, сообщите. А мужа вызвать немедленно. Пока он доберётся с Чукотки…
Утром из больницы позвонили в институт, где работал Пётр Васильевич. Научный руководитель института через полчаса сам приехал в больницу. Ему объяснили положение дела. Он слушал, молча кивал головой, потом сказал:
— Всё будет сделано. — Он славился своим немногословней.
Ещё через полчаса он был у заместителя министра Министерства геологии.
В штабе экспедиции радиограмма была получена через час. В радиограмме сообщалось, что в виду тяжёлой болезни жены необходимо Петра Васильевича Лотышева немедленно отправить в Москву. Ближайший аэродром получил распоряжение выслать за Лотышевым вертолёт, как только будет установлено, где он находится.
Лотышева ждали в Москве через сутки, в крайнем случае — через двое суток.
В Москве было лето, а на Чукотке начались заморозки и порою завывала пурга. На бесконечных пространствах редко-редко встречались маленькие посёлки. И где-то по этим бесконечным пространствам бродил Лотышев с двумя своими товарищами. Когда он добрался до партии, которая нашла наконец олово, выяснилось, что месторождение бесспорно существует. Но каковы его границы, достаточно ли оно велико? Стоит ли бросать сюда огромные средства, чтобы построить комбинат и целый город для людей, которые будут добывать руду?
Лотышев считал, что он обязан сообщить Москве точные данные о размерах месторождения. И вот он с двумя товарищами отправился на исследовании. Места, куда они шли, были пустынные, дикие, там были высоты и низины, болота и реки. Там только не было ни дорог, ли тропинок. Геологи решили идти пешком. Пришлось взять с собой много оборудования и провизии, ружья и пустые мешки для образцов. Мешки сейчас были лёгкими, но будут очень тяжёлыми, когда их наполнят образцы. Поэтому геологи не могли взять с собой походную рацию. Куда они пойдут, не было заранее известно. Маршрут определялся обстоятельствами.