Прикосновение ненависти

Бек Дж. Л.

И я не хочу, чтобы она проснулась и обнаружила, что меня нет. Она и так достаточно напугана.

— Тебе потребовалось много времени, чтобы ответить. — Кажется, не я один борюсь с раздражением. Его голос напряжен, в нем слышится сарказм. — Надеюсь, я ничему не помешал.

— Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Ты полон дерьма. — Стандартного поведения больше нет, его заменило откровенное презрение. — Я привел тебе бесчисленное количество причин, по которым ты не должен этого делать. Я практически изложил в презентации PowerPoint все способы, которыми

похищение Скарлет погубит все, ради чего мы работали все это время.

Мне не следовало отвечать на звонок. Нет, забудьте об этом — он бы появился здесь, если бы я не ответил. Я бы не стал отмахиваться от него, придумывая какую-нибудь дерьмовую отговорку, будто он волновался, когда не мог дозвониться до меня.

Я не могу допустить, чтобы он явился сюда. Пока она здесь.

— Я сделал то, что считал правильным.

— Так она там? Ты решил перестать врать, как провинившийся ребенок, и признать, что ты сделал, чтобы окончательно меня облапошить?

— Не все зависит от тебя, — шепчу я, стиснув зубы и не сводя взгляда с открытой двери. С того места, где я стою спиной к раковине, мне хорошо видна нижняя половина ее тела, прикрытого одеялом. Она не дрогнула, но это не значит, что я могу позволить себе рисковать.

Рано или поздно ей нужно будет узнать о Ривере — обо всем, — но сейчас не время. Даже близко. Мне нужно будет рассказать ей о многих вещах, прежде чем я смогу ввести Ривера в курс дела.

— Это никогда не касалось меня, — рычит он. Я рад, что это не видеозвонок, хотя воспоминание о том, какими пустыми и черными становятся его глаза, когда он на пике ярости, и так достаточно ясны. — Предполагалось, что это будет о нас. Всегда. Уравновешивать чаши весов, помнишь?

— Помню. — Проблема не в том, чтобы помнить. А в неспособности забыть, которая испортила все аспекты моей жизни.

— Так почему же ты настаиваешь на том, чтобы вот так подставлять нас обоих? После всех жертв, на которые мы пошли, ты отказываешься от всего этого, когда мы так близко к концу?

Мне приходится закрыть глаза, чтобы не чувствовать боль от его голоса, сверлящего мой череп.

— Я ни от чего не отказывался. — Пожалуйста, пусть она ничего не услышит. Лучшее, на что я могу надеяться, когда он в таком состоянии, — это вести разговор как можно тише. Если я взорвусь, он последует за мной, и будет еще хуже, чем сейчас.

— Ты не понимаешь, да? Ее киска сделана из золота или что-то в этом роде?

Раскаленная добела ярость взрывается в моей груди, прокатываясь по мне огненной волной и угрожая опалить меня дотла.

— Неужели? — насмехается он, пока я пытаюсь держать себя в руках. — Поэтому тебе показалось хорошей идеей пойти против моего совета? Нет, даже не совета. Я, блядь, умолял тебя не делать этого, потому что это означает, что ублюдок Росси будет преследовать тебя еще сильнее, чем раньше. Ты думаешь, это был вызов — уклониться от него после того, как ты предал меня, оставив в живых своего драгоценного Квинтона? Как ты думаешь, что будет теперь, когда ты забрал его драгоценную дочь?

—

Он никогда нас не найдет.

— Тебе легко говорить, когда ты отчаянно пытаешься заставить чувствовать себя лучше из-за того, что ты сделал.

Не позволяй ему делать это с тобой. Я и так едва держусь на ногах, поэтому раздражение, сквозящее в его словах, как ниточка, только усложняет задачу держать себя в руках.

Ради Скарлет. Это ради Скарлет. Она достаточно хрупкая и без дополнительного стресса.

Он никогда не поймет, а я уже не пытаюсь объясняться. С таким же успехом я мог бы учить собаку продвинутой математике. Черт, с собакой было бы больше успехов.

Годы, прошедшие после нападения на Кью, не сделали Ривера более человечным или чутким. У него нет места для сопереживания. Черное или белое. За него или против него. Это не изменилось и никогда не изменится.

Нет, если уж на то пошло, он окаменел еще больше. Ничего, кроме острых краев. Такой хрупкий, вот-вот сломается. Когда он все-таки сломается, то разлетится на тысячу зазубренных осколков.

Я буду тем, в кого вонзятся осколки. Смерть от тысячи порезов.

Он доводит себя до эпического срыва, его бессвязное бормотание больше похоже на гул улья разъяренных ос.

— Тебе лучше надеяться, что ты сможешь держать ее в узде.

Из всего, что он сказал до сих пор, это то, от чего кровь застывает в моих венах.

— Или что? — шепчу я, поворачиваясь к окну и вглядываясь в непроглядную тьму новолуния. Чего я ожидал? Увидеть его стоящим там и пристально смотрящим на меня? Глазами, похожими на две искры яростного света?

Мне кажется, я вижу его на секунду, но это не более чем мое воображение.

И возросшее беспокойство за Скарлет.

— А ты как думаешь? — он насмехается. — Я сделаю то, что тебе никогда не удавалось, вот что. Один из нас должен использовать свои яйца, и ты уже выбрал, как используешь свои. Ты уже трахнул ее?

— Не надо, — предупреждаю я, дрожа. Как? Как он это делает? Почему я позволил этому случиться? Он у меня под кожей, глубоко. Может быть, он всегда был там.

— Я имею в виду, что если ты берешь на себя все эти хлопоты, то должен хотя бы трахнуть её. — Он фыркает, добавляя: — На твоем месте я бы сделал это скорее раньше, чем позже. Невозможно знать, как долго она еще будет в состоянии трахаться.

Мне не нужно спрашивать, что он имеет в виду, я все равно не хочу слышать его отвратительные объяснения.

— Послушай меня. — Я больше не пытаюсь изображать спокойствие. К черту все это. Он все равно знает, что я притворяюсь. Он всегда знает. — Тронешь хоть волосок у нее на голове, и тебе не понравятся последствия.

— Предполагается, что это угроза?

— А ты как думаешь? — Я рычу. Мысль о том, что он прикасается к ней, причиняет ей боль, заставляет меня напрягаться, чтобы причинить ему боль первым. Чтобы пустить первую кровь.

— Потому что, если это так, ты жестоко ошибаешься. Ты не представляешь для меня угрозы.