Примула. Виктория
Шрифт:
Но самой прекрасной жемчужиной британской короны была Индия!
Индия!.. Манящая столь многих, широко раскинутое на землях Азии таинственное олицетворение сказочного Востока, того самого, отчасти вымышленного европейцами «Ориента»!..
Ах, таинственная, древняя, дряхлая Индия!..
«...едва он подошёл к городской стене, как обезьяны потащили его обратно, твердя, что он не знает, какое счастье выпало на его долю, и щипали его, чтобы он был благодарен. Маугли крепко сжал зубы и, ничего не говоря, отправился вместе с кричащими обезьянами на террасу над бассейнами из красного песчаника, наполовину наполненными дождевой водой. Посредине террасы стояла разрушенная белая мраморная беседка, выстроенная для принцесс, умерших
Индия! В сравнении с ней Европа — дитя! Уже в третьем тысячелетии до нашей эры — немыслимая древность! — на землях Индии существовали страны, государства. Собственно, Индия — это множество разных княжеств, государств, даже и держав... Магадха, страна Гуптов, Делийский султанат, держава Великих Моголов... Постоянные конфликты, войны между индуистами и мусульманами... Индия пышно и кроваво шествует по вехам и межам своей истории... Индия... Величайшая культура и величайшая нищета... Культура духа и нищета тела. Изумительные нагие статуи и едва прикрытые ветхими тряпками люди... В конце пятнадцатого века земли Индии открывают для себя португальцы; за ними устремляются голландцы, французы...
Но англичане вытесняют всех соперников! Череда войн... Англо-майсурские войны, англо-маратхские войны, англо-сикхские войны... Индия становится английской... Восстание 1857-1859 годов приводит лишь к окончательному разоружению Могольской империи. Под главенствующей рукой Британии, рукой, порою жестокой, жёсткой, суровой, Индия вырастит своих промышленников, собственных политиков и... Из этих суровых, жёстких, как школьная розга, колониальных объятий Великобритании индусы выйдут готовыми к созданию почти единой индийской нации. Пройдёт время, и вся Европа будет повторять имена Ганди, Неру, Тагора, деятелей, «соединивших английскую европейскую и сугубо индийскую образованность в своих трудах...
Англия сама предоставит Индии независимость, разделив свою давнюю колонию на Индийский Союз — государство индуистов и Пакистан — страну мусульман. Но это уже через полвека после смерти нашей главной Героини!..
А покамест ещё идёт век девятнадцатый. Виктория царствует. Англия всё более и более открывает для себя Индию, дряхлую, прекрасную. Именно пройдя викторианскую колониальную школу, Индия помолодеет, преобразится из конгломерата старых княжеств в молодое государство!.. Но покамест — одряхлевшая Индия простёрлась перед любознательными европейскими глазами...
«Широко раскрыв глаза, он обвёл взглядом склеп, нагнулся и поднял с пола пригоршню чего-то блестящего.
— Ого! — сказал он. — Это походит на те штуки, которыми играют в Человечьей стае, только эти жёлтые, а те были коричневые.
Он бросил деньги и двинулся вперёд. Золотые и серебряные монеты покрывали весь пол склепа слоем в пять или шесть футов. Первоначально деньги принесли в мешках, но с течением времени они высыпались через истлевший холст и раскатились по всей подземной комнате, как рассыпается прибрежный песок. На монетах, среди монет, выдаваясь из-под них, как корабельные обломки из-под песка, виднелись осыпанные драгоценными камнями серебряные слоновые королевские башни, одетые пластинками кованого золота, изукрашенные рубинами и бирюзой. Там и сям стояли и лежали отделанные серебром и эмалью паланкины и носилки для королев с яшмовыми столбиками и янтарными кольцами для занавесей; золотые подсвечники, увешанные просверлёнными изумрудами, которые дрожали на их разветвлениях; изображения забытых божеств, вылитые из серебра и с глазами из драгоценных камней; инкрустированные золотом по стали кольчуги, окаймлённые бахромой из истлевшего, почерневшего жемчуга; шлемы с наконечниками и украшениями из рубинов, красных, как голубиная кровь; лакированные щиты из черепахи и кожи носорога, украшенные и окованные червонным золотом с изумрудами по краям; груды мечей с осыпанными бриллиантами эфесами, кинжалы и охотничьи ножи; золотые жертвенные чаши и ковши, переносные жертвенники устаревшей формы, яшмовые кубки и браслеты, курильницы для ароматов, гребни, сосуды для духов, хны, сурьмы для глаз, вычеканенные из золота; кольца для продевания в ноздри; браслеты, которые носят выше локтей; головные обручи, кольца и кушаки, все в бесчисленном количестве; пояса в семь пальцев ширины, покрытые гранёными бриллиантами и рубинами; деревянные сундуки с тройной железной обшивкой, в которых дерево рассыпалось пылью, обнажив груды нешлифованных сапфиров, опалов, кошачьего глаза, рубинов, алмазов, изумрудов и гранатов.
Белый Капюшон сказал правду. Невозможно было оценить сокровища, которые собирались в течение многих веков, благодаря войнам, грабежу, торговле и налогам. Одни монеты были бесценны, не принимая в расчёт драгоценных камней; вес золота и серебра, вероятно, достигал двухсот или трёхсот тонн. Каждый туземный правитель Индии наших дней, как бы ни был он беден, всегда имеет сокровище и постоянно увеличивает его. Правда, иногда через большие периоды времени тот или другой образованный принц отправляет в Калькутту сорок или пятьдесят фургонов серебра, с тем чтобы оно было разменяно на правительственные бумаги, но большинство хранит сокровища и знания у себя».
Дряхлая Индия, вдруг изумляющая европейца дикой пышностью, роскошью безумной; памятью живой о временах, когда роскошь, усыпанная варварски драгоценностями, выставляла себя напоказ бесстыдно, нимало не задумываясь об участи бедняков, о нравственности и морали!.. О времена!.. Быть может, блаженные?..
«...Англичанин бродил по всем уголкам дворца, потому что никто не препятствовал ему, даже призраки мёртвых королев — через двери, украшенные слоновой костью, в женскую половину дворца, где когда-то воды струились по высеченному из мрамора жёлобу. Лианы душили переплёты решётки...
Может быть, и велико чувство одиночества в индийской пустыне, тянущейся на запад, и одиночество в открытом море, но безысходная тоска Амбера превосходит отчаяние суши и моря. Сотни тысяч людей должны были трудиться в поте лица своего на крепостных стенах: громоздящиеся на стенах храмы и бастионы, крепость, надо всем возвышающаяся, желоба, по которым в своё время подавалась вода во дворец, и сад посредине озера, раскинувшегося в долине...
Холм увенчивал лишённый крыши дворец: мрамор, выстилавший его дворы и фонтаны, треснул... даже булыжники, которыми был вымощен двор, раздвинулись и приподнялись из-за травы и деревьев. Из дворца можно было видеть ряды домов без крыш, бесформенную каменную глыбу — остатки идола на площади, где пересекались дороги; углубления и ямы на углах улиц, где прежде помещались общественные колодцы и разрушившиеся купола храмов с дикими фиговыми деревьями, зеленеющими по их краям...
Пытаясь проследить глазами за витиеватыми улицами, англичанин увидел, что они исчезают в лесных зарослях и среди поваленных каменных глыб, а некоторые дома сверху донизу прорезаны огромными трещинами, с дырами, через которые проникало утреннее солнце. Карнизы над окнами были обломаны, резные решётки выпали, бесстыдно явив свету комнаты зананы — женской половины дворца. На окраинах города дома с крепкими стенами исчезали — оседая, они превращались просто в груды камня со слабыми признаками цоколя и стен, трудноразличимые на фоне каменистой местности. Тень от дворца закрывала две трети города, а деревья сгущали её...»
...Лахор и Калькутта, увиденные английскими глазами... Города страшной жары, города Индии... Если бы не было этих английских глаз викторианского барда, мы никогда не увидели, не узнали бы Индию!.. И вот он, Город Страшной Ночи...
«Тяжёлая влажная жара, покрывалом нависая над ликом земли, убила всякую надежду на сон. Жаре словно помогали цикады, а цикадам — воющие шакалы. Невозможно было тихо сидеть в тёмном пустом доме, где гулко отдавались все звуки, и слушать, как панкха хлопает по замершему воздуху. Поэтому я в десять часов вечера поставил свою трость на землю посреди сада, чтобы посмотреть, в какую сторону она упадёт. Она показала прямо на освещённую луной дорогу в Город Страшной Ночи. Звук её падения встревожил зайца. Он выскочил из своей норы и помчался к заброшенному мусульманскому кладбищу, где безжалостно обнажённые июльскими ливнями черепа с отвалившимися челюстями и берцовые кости с утолщениями на концах поблескивали, как перламутр, на изрытой дождём почве. Нагретый воздух и тяжёлая земля заставляли самих мертвецов вылезть наверх в поисках прохлады. Заяц присел, с любопытством понюхал закоптелый осколок лампы и скрылся в тени тамарисковой рощицы.