Принц

Райз Тиффани

Сорен поднес рот к уху Кингсли.

– Останови меня прямо сейчас, - он приказал, и Кинг подавил улыбку.

– Остановить что, сэр?

– Это.

И Кингсли внезапно оказался прижат к двери одной из многих гостевых комнат, грудь Сорена прижималась к его спине.

– Я покалечу тебя, если ты меня не остановишь.

Сорен зарылся рукой в длинные волосы Кинга, скрутив их, обнажил часть шеи. Когда губы Сорена прикоснулись к пульсирующей жилке под его ухом, Кингсли уже знал, ничего, им сказанное или сделанное, не остановило бы их сейчас. Кинг открыл дверь в гостевую спальню. Сорен закрыл ее за ними.

– На кровать, -

приказал Сорен, и Кингсли беспрекословно повиновался.

Он всегда повиновался Сорену. В постели, но больше нигде. Кингу рано довелось узнать о пристрастиях Сорена. У него не заняло много времени понять, что молодой человек, в которого он влюбился в школе, был сломлен. Но сломлен так, что когда он исцелился, то стал сильнее, нежели до того, как в нем произошел надлом. Впоследствии этого надлома, возбудить его могло лишь причинение боли. Предпочтительно физической боли, но и жестокое унижение не стоило сбрасывать со счетов. Поэтому, когда Сорен вывернул ему руку за спину, Кингсли знал, что не нужно подавлять вздох боли. Эти звуки: вздохи и всхлипы, рыдания и слезы они были тем, ради чего жил Сорен. Кинг принял это, еще будучи юношей, понял на уровне инстинкта. Этого не было, пока он сам не начал играть в ту же игру, тогда он понял эротическую власть причинения боли любовникам и созерцания того, как он или она принимают ее, упиваются ей, даже любят.

Часть его хотела привычного проявления привязанности, хотя бы в этот раз. И если не привязанности, то, хотя бы в какой-то мере милосердия. Но Сорен был не в настроении для милосердия этой ночью, и Кингсли не пришлось подделывать крик агонии от первого проникновения. Он вгрызался в простыни, чтобы заглушить свой голос. Сорен едва не вывихнул плечо Кинга из сустава одной только мощью своих толчков. Была кровь, и Кингсли наслаждался ее видом.

Доказательство. Он протянул свои пальцы Сорену.

– Ты не можешь отрицать этого, mon ami. Верно?
– Он продемонстрировал ему окровавленную руку.
– Ты все еще хочешь меня.

В тот момент Сорен стоял у двери, ожидая, пока Кингсли закончит одеваться и придет в себя.

– Я никогда не отрицал, что хотел тебя. Я лишь отказывался брать тебя.

– Pourquoi?
– вопрошал Кингсли.
– Почему? Ты берешь ее всеми возможными способами, пользуясь каждой предоставленной тебе возможностью. Почему ее, а не меня?

Сорен не ответил, и за это Кингсли был ему бесконечно благодарен. Он знал ответ, но услышать его, означало, что сломается единственная, оставшаяся не сломанной, часть его духа.

Они вернулись в спальню Кинга, и Сорен не включил свет. Если бы он это сделал, Элеонор увидела бы кровоточащие следы укусов на груди Кингсли, синяки на его бедрах, рубец на пояснице. Кинг погрузился в тело Элеонор, смакуя непринужденность соития с настолько податливой и настолько желающей, но непокорной женщиной. Кингсли увидел что-то в Элеонор той ночью, искру жестокости в ее глазах, вспышку бунта и неповиновения. Сорен думал, что нашел в ней идеальную пару для себя, идеального сабмиссива. Возможно, она была так же идеальна, как и он; безусловно, она была так же красива. Но не сабмиссив. Не совсем.

Кингсли умел распознать свитча в человеке. В конце концов, он видел его каждый день в зеркале.

Снова и снова, той ночью они брали Элеонор, пока она практически не стала отключаться. И даже тогда это не имело значения. Кингсли скользнул на ее бесчувственное

тело, входя в нее, и медленно толкнулся. Она проснулась на мгновение, негромко засмеялась и снова погрузилась в сон. Но Кингсли продолжал трахать ее. Что угодно, чтобы доказать Сорену, что, несмотря, на то, что ему было больно от их интерлюдии, он не пострадал.

За час до рассвета, пока Элеонор спала, Кингсли опустился на четвереньки возле кровати. И своим ртом, Кинг показал Сорену свою благодарность за то, что священник поделился самым драгоценным с ним в ту ночь. Кингсли сглотнул, наслаждаясь ощущением спермы внутри. То, что было между ним с Сореном, погибло, и было воскрешено на одну ночь. Без финального единения вечер не мог быть завершен. Восемь лет спустя он обнаружил, что Нора видела все это.

И восемь лет спустя это перед ней он опустился на колени. Если он не мог заполучить хозяина, как ему хотелось, он мог, по крайней мере, служить рабыне хозяина.

– Кингсли?

– Oui, mon ami? – Кингсли открыл глаза.

– Мне не стоит знать, о чем ты думаешь, не так ли?
– спросил Сорен.

– Ты и так это знаешь.

Кингсли попытался и не смог замаскировать горечь в голосе.

– Не нужно ненавидеть ее, - сказал Сорен.
– Это – я тот, кто причинил тебе боль. Ненавидь меня.

Роллс-ройс прибыл к их месту назначения в аэропорт, где их обоих ждал частный самолет. Их фотография, оригинал которой был отправлен Кингсли, хранилась в школе Святого Игнатия. Не зная, куда еще пойти, что еще предпринять, Сорен решил отправиться туда и навести справки. Кинг отказался позволить ему поехать одному.

Шофер подогнал автомобиль к остановке у ворот, вышел и открыл для них дверь.

– Не волнуйся, mon ami, - сказал Кингсли Сорену. - Я так и делаю.

* Когда Моисей шел по горе Синай и увидел какой-то кустарник, который горел, но не сгорал, он спросил: "Кто ты?" и в ответ услышал слова Бога: "Я ЕСМЬ ТОТ, КТО Я ЕСМЬ". Это выражение дословно значит - Бог во мне есть.

Глава 12

Юг

Нора сделала себе мысленную заметку, что в следующий раз, когда она спросит кого-нибудь, “Вы не видели случайно Уесли Райли?” и они ответят, “Он в конюшне”, она проявит упорство и спросит, “О какой из семнадцати долбаных конюшен идет речь?”

В течение двух часов она бродила из амбара в амбар, каждый из которых был белым с красной аккуратной внутренней отделкой, в поисках Уесли, и не находила его. Малой лучше её знал, как спрятаться.

Малой... Нора сделала себе в уме вторую заметку, перестать думать о Уесли как о малом или малыше, или в принципе ребенке. Ей бы не пришлось охотиться на него среди семи тысяч идентичных конюшен, если бы она смогла смириться с мыслью, что Уесли был уже взрослым. Минувшей ночью в его постели она должна была довести дело до конца. Это было то, чего он хотел, что он заслужил. Но Нора была так шокирована фактом его девственности, что запаниковала прошлой ночью, так же, как она испугалась полтора года назад, когда в последний раз они пытались заняться сексом. Вроде бы, это она была той, у кого был сексуальный опыт. Тогда почему же именно она продолжала бояться?