Принцесса Иляна
Шрифт:
Маргит, конечно, была благодарна, что младшая сестра не читает нотаций, и в свою очередь смотрела спокойно на некоторые причуды Илоны... но согласилась бы понять и принять нечто большее, чем причуда? Согласилась бы понять, что младшая сестра уже не считает себя частью семьи Силадьи, а считает себя частью семьи Ладислава Дракулы? Пусть Маргит в своё время ополчилась на этого человека, но Илона всё равно была уверена, что если и найдёт понимание у кого-нибудь, то только у сестры.
* * *
"Маргит должна понять, что я не могу и не хочу ничего делать во вред отцу моего ребёнка, - говорила себе Илона.
– Остальные думают только о благополучии семьи Силадьи или семьи Гуньяди и значит, считают, что беременность совсем некстати".
Илона даже не могла точно сказать, откуда у неё появились такие убеждения. Появились и всё. К тому же она видела, что мать по-прежнему не знает, радоваться или нет. Точно так же вёл себя отец, когда навестил дочку в пештском доме. И даже Маргит, радуясь за сестру, старалась не показывать этого лишний раз, а когда приехала, чтобы проводить Илону к тётушке во дворец, то сказала:
– Ты весьма сильно озадачила нашего кузена Матьяша. Когда он узнал о твоём положении, то несколько раз переспросил: "Это точно?" Я сама слышала. Поэтому, когда приедешь во дворец, не удивляйся, если наш кузен станет рассматривать тебя в профиль, чтобы увидеть, появился ли живот. Матьяш как будто не верит и всё надеется, что это ошибка.
– Повитуха сказала, что ошибки нет, - твёрдо произнесла Илона.
– И всё-таки ты не удивляйся, - вновь посоветовала старшая сестра.
– Если для тебя твоё состояние - счастье, то покажи это всем. Когда Матьяш поймёт, что ничего другого не остаётся, то начнёт радоваться, а вслед за ним и другие. Все сейчас оглядываются на Матьяша, даже наш отец и матушка.
Слова сестры заставили Илону забеспокоиться ещё сильнее, чем тогда, когда она только получила приглашение во дворец. Сидя внутри крытых носилок, которые, плавно покачиваясь, двигались по шумным улицам Пешта и Буды, кузина Его Величества пыталась понять, кем же теперь стала для семей Силадьи и Гуньяди: предательницей или заблудшей овечкой, которую ещё можно вернуть в стадо?
"Я порушила Матьяшу политическую игру, - думала Илона.
– Он считал меня бесплодной, то есть подходящей для его планов, а я взяла и забеременела. Нет, это его определённо не обрадует. Но что он мне скажет? А что скажет тётя?" Вот почему во дворец ехать не хотелось и, кажется, никогда прежде Илону так не тяготило пребывание в этом королевском жилище, а роскошь, царившая там, даже раздражала.
Матьяш решил отделать внутренние покои дворца мрамором, причём красным, ведь красный цвет - королевский, да и вообще красивый, но теперь Илона думала: "Лучше б потратил деньги на войну с турками, чем на мрамор в угоду моде".
В моду всё больше входила Античность, поэтому красные мраморные украшения были словно позаимствованы из древности: колонны особой формы, крылатые львы у основания одной из лестниц, барельефы с полуобнажёнными фигурами, расположенные над дверными проёмами и на каминных полках.
Неаполитанская принцесса, на которой Матьяш собирался жениться, несомненно, оценила бы такие украшения, но Илона почему-то подумала: "Матьяш выбирает обстановку под вкус будущей жены или подбирает жену, подходящую к обстановке? Король ведь уже давно проявляет интерес к Италии и потихоньку украшает дворец, а жениться собрался только сейчас".
Конечно, кузина Его Величества понимала, что в действительности всё сложнее, и что жену выбирают не только сообразно личным интересам и склонностям. К примеру, ранее Матьяш был помолвлен с дочерью императора Фридриха, которая была ещё совсем девочка. О сердечной склонности там речи не шло - только о политике, но затем Матьяш повздорил с будущим тестем из-за австрийских земель, и свадьба расстроилась.
Так же могло закончиться и в нынешний раз, ведь Матьяш не очень ладил с итальянскими государствами, в том числе с Неаполем, где жила новая невеста. Италия побуждала венгерского монарха идти в крестовый поход на нехристей, но начинала жадничать, когда речь заходила о том, чтобы помочь войску деньгами. Это грозило привести к ссоре, о чём Илоне рассказывала Маргит и, помнится, добавила: "Нельзя воевать с турками, тратя лишь свои деньги. Крестовый поход - это очень и очень дорого".
Старшая сестра также говорила, что те крохи, которые Матьяш всё же получал из Италии, он тратил на что-то другое, а не на войну, из-за чего звучали обвинения в растратах, и вот теперь Илона думала: "Уж не на мрамор ли пошли деньги? Но что же мешало держать монеты в сундуках? Может, со временем и накопилась бы нужная сумма?"
Кузина Его Величества так увлеклась этими мыслями (которые, казалось бы, не были связаны с её нынешним положением), что даже не заметила, как оказалась в покоях у Эржебет.
– А! Вот и ты, моя девочка, - произнесла тётя, вставая навстречу младшей племяннице и беря её за руки.
Эржебет отвела Илону к пристенной лавке и заботливо усадила, а затем села рядом и с лёгкой укоризной спросила:
– Почему же ты меня не уведомила?
Илона поняла, что тётя не сердится, а тётя меж тем кивнула на Маргит, которой сесть не предложила:
– Она мне тоже ничего не сказала. Только от вашей матушки я и узнала новость.
– Я очень прошу меня простить, - наконец ответила Илона, но чувствовала себя не виноватой, а счастливой.
– И мою сестру тоже простите. Она, наверное, думала, что я напишу вам, а я...
– ...А ты забыла, - покачала головой тётя.
Илона не забыла, а просто не стала слать письмо, но матушке Его Величества не собиралась в этом признаваться, как и самому королю.
Меж тем Эржебет решила удостоить старшую племянницу улыбкой:
– Маргит, что ты стоишь, будто и впрямь виновата? Присядь.