Принцесса на горошине

Риз Екатерина

– Дядя Гриша, вы знали? – задала я ему прямой вопрос.

– Нет, конечно, - тут же отозвался он. – Я знал, точнее, был уверен, что Саша должен был позаботиться о твоём благополучии, найти человека, которому можно доверять, ждал вместе с тобой, но кого именно он выбрал в свои приемники, я не знал. Но, надо сказать, Марьяна, кандидатурой я не удивлен. Думаю, Саша сделал правильный выбор.

Я не удержалась и невесело хмыкнула.

– То есть, когда я хотела связать свою жизнь с Маратом, он не был подходящим кандидатом. А сесть в кресло отца,

занять его кабинет, то он подходящий.

Лысовский хрипло посмеялся в трубку.

– Марьяна, всё-таки тебя отец любил больше, чем компанию. Видимо, он не считал, что Марат тебя достоин, что он сделает тебя счастливой. Вы были из семей со слишком разным воспитанием, он, в конце концов, старше тебя.

– Занятно, - пробормотала я, и задала риторический вопрос: - А мне теперь что со всем этим делать?

– На данный момент подобрать список правильных вопросов, я думаю. И задать их.

– Кому?

– Марату. И адвокату, который завтра официально озвучит волю твоего отца.

– То есть, вы считаете, что в завещании отдельно прописано появление Давыдова?

– Уверен в этом. Иначе адвокат бы не тянул с оглашением две недели. И Марат не вёл бы себя столь по-хозяйски.

– Где? – тут же переспросила я.

– Да везде, - посмеялся Лысовский. – Его возвращение произвело эффект разорвавшейся бомбы.

Я молчала, и Григорий Филиппович хитро поинтересовался:

– Ты в шоке?

– Я в шоке, - согласилась я, причём, довольно вспыльчиво, добавила: - И совсем не рада, - и отключила телефон.

А чему мне, собственно, радоваться? Человек, которого я любила, как мне когда-то казалось, больше жизни, и с которым мы расстались явно не на дружественной ноте, без мыслей о том, что когда-нибудь сможем хотя бы просто общаться, без нервов и претензий, появляется спустя годы для того, чтобы решать мою судьбу и судьбу компании отца. Мне от одной этой мысли, когда я её сформулировала, уже дурно стало, ей-богу. А все ещё ходят и спрашивают: «А что ты переживаешь? А почему ты не радуешься?». Действительно. Для радости у меня множество причин, определиться никак не могу, с какой начать!

Я даже не знаю про него ничего. Как, где он жил все эти годы. С кем… Ожидать можно чего угодно. И именно это «что угодно» - сводит меня с ума.

Видимо, дядя Гриша не просто так сказал мне, что появление Марата удивило немало людей. Весь день мне на телефон приходили сообщения, поступали звонки, которые я решила проигнорировать. Звонили из офиса компании, звонили члены Совета директоров, встреча с которыми была назначена на завтра. С ними мне поговорить пришлось, и практически на все вопросы твердить: не знаю, не знаю. Я, на самом деле, была не в курсе происходящего. Ещё надо адвоката отца завтра выслушать, а то вдруг окажется, что Давыдов попросту самовольничает, а прав у него никаких на это нет? Поэтому четких ответов я старалась никому не давать.

Но больше всего меня нервировали звонки и сообщения Дмитрия Алексеевича. Даже в первом сообщении от него

не было вопроса о том, вернулась ли я в Москву, всё ли у меня в порядке. Он сходу принялся интересоваться тем, что происходит. А, главное, почему я не поставила его в известность о происходящем. У меня ответов не находилось, просто потому, что меня тоже в известность ещё никто ни о чем не ставил, и поэтому я читала сообщения от него, и тут же их удаляла. Убирала, так сказать, из своей жизни лишний негатив. Хотя бы, таким бесхитростным образом, понимая, что это ничего не решает.

Мама с сестрой тоже мне звонили, не добившись общения, принялись слать сообщения. Их я тоже читала, но не отвечала. Откровенных обвинений в их словах не было, но я прекрасно знала, что они обе недовольны. А исправлять свои ошибки, по их мнению, я не тороплюсь.

Получалось, что я со всех сторон плохая.

– Марьяна.

Шура заглянула ко мне в комнату, увидела, что я сижу на подоконнике, подтянув колени к подбородку. Я голову повернула, посмотрела на неё. И тут же сообщила:

– Ужинать не буду. Кусок в горло не полезет.

– Очень зря. Я запеканку сделала. С грибами.

Я наморщила нос, отвернулась, снова стала смотреть за окно. А Шура перебила мои унылые мысли очень занимательным вопросом:

– Марьяна, мне для Марата Назимовича комнату приготовить?

Я в растерянности моргнула, голову подняла. Если честно, этот вопрос меня ошарашил. Я на Шуру посмотрела.

– С чего бы это?

Та заметно помялась, после чего руками развела.

– Я не знаю. Я у тебя спрашиваю. Ему есть где жить?

– Шура, - проговорила я с большим намеком на неуместность её предположений, - мне совершенно не интересно, есть ему где жить или нет. И я не вижу причины, чтобы он жил в моём доме. С какой стати?

– Завтра завещание огласят… - невпопад заметила экономка.

Я фыркнула.

– Не думаю, что отец отписал ему дом.

– Думаю, что отец отписал ему тебя. Нет?

– Какую-то ерунду говоришь, - обиделась я. – Я что, вещь, или активы? И, вообще, ещё послушать надо, что там… в этом завещании. – Я заправила волосы за ухо. – В конце концов, любое завещание можно оспорить.

– Волю покойного? – ахнула Шура, и даже рукой на меня махнула, мол, Бог с тобой. – Пойдешь говорить, что отец не в себе был? На всю страну? Даже не думай об этом!

Я вздохнула.

– Обо мне вот никто не подумал, - пожаловалась я. – Как мне со всем этим жить… во враждебных условиях.

– Марат Назимович не такой плохой, - зачем-то решила она за него заступиться.

А я строго глянула:

– Перестань его так называть. Он всегда был для тебя просто Марат.

– Был, - согласилась Шура. – Но это было давно. Вы были молоды. А сейчас… ситуация поменялась. Видела, какой он приехал? Деловой, серьёзный… Настоящий мужчина.

– Пять лет назад ему было тридцать два. И тогда он уже был настоящим мужчиной. Но тебя, судя по всему, не впечатлял.