Присяга простору
Шрифт:
Был я мал. Была война.
И зиминская шпана
шеманала у кипа
тех, кто младше, с л а б ж е.
Та шпана была юна,
ну а все-таки пьяна,
с буркалами рачьими.
П о д ухмылочки ножей
все карманы малышей
выворачивала.
32
Грустен опыт огольца!
если будешь рыпаться,
схватишь по шеям ты.
Было страстью подлецов
отбирать у огольцов
новый фильм про двух бойцов
с
Есть у банд один закон:
кто не в банде, всех в загон.
Что т а м: шито-крыто.
Бьют свинчаткой в зубы, в бок.
Каждый вместе с бандой — бог,
а отдельно —гнида.
Не забуду одного,
ряшку жирную его.
Р я ш к а не усатая,
но зато фиксатая.
Напуск брюк на сапоги,
означающий: беги!
и тельняшка — зверь тайги —
тигра полосатая.
До свиданья, Марк Бернес!
Вор за пазуху полез
и не унимался.
Из карманов греб гроши,
будто обыском души
занимался.
С м а з а в мне навеселе
ручкой финки по скуле,
гоготал, посапывал.
Не избавлюсь от стыда,
ибо я не смог тогда
сдачи д а т ь фиксатому.
Я в ладони рупь з а ж а л .
Вор увидел и з а р ж а л.
:
Зажигалкой чиркнул
И к руке поднес огонь:
« Р а з ж и м а й, сопляк, ладонь!
Слышишь, кошкин чирей?!»
втушенко
33
Я р а з ж а л. Моя вина.
Из кипа брел без кипа.
Козы у Заготзерна
жалостно кивали,
и шаланды за спиной
усмехались надо мной,
полные кефали.
Повторяю — я был мал,
но чего-то понимал,
плачась по шаландам.
Шкурой чую — кто бандит}
до сих пор во мне сидит
отвращенье к бандам.
Как меня ни приголубь,
помню отнятый мой рупь.
Если бьют, не плачу.
Сам ответно в морды бью.
До сих пор я додаю
иесданиую сдачу.
1955
ИДОЛ
Среди сосновых и гол
в завьюженном
логу
стоит эвенкский
идол,
уставившись в
тайгу.
Прикрыв надменно веки,
смотрел он до поры,
как робкие эвенки
несли ему д а р ы.
Несли унты и малицы,
несли и мед и мех,
считая, что он молится
и думает за всех.
31
В уверенности темной,
что он их всех поймет,
оленьей кровью теплой
намазывали рот.
А что он мог, обманный
божишка небольшой,
с жестокой, деревянной,
источенной душой?
Глядит сейчас сквозь ветви
покинуто, мёртво.
Ему никто не верит,
не молится никто.
Но чудится мне: ночью
в своем логу глухом
он зажигает очи,
обсаженные мхом,
И, вслушиваясь в гулы,
пургою заметен,
облизывает губы
и крови хочет он...
1955
Мне припомнилось с детства знакомство:
на форсистом блатном языке
хлипкий парень сказал мне: «Стыкнемся»,
стиснув льдышку в худом кулаке.
Он стоял на зиминском б а з а р е,
лет двенадцати сверхчеловек,
а штаны с него сверхслезали,
ну а нос его сверхкоченел.
Но поклацывали от зуда
доказать, что он злой душегуб,
35
два стальных устрашающих зуба
между детских обветренных губ.
И, сводя непонятные счеты,
он толкать меня начал в плечо.
«Да ты ч о? — я скулил.— Да за чо ты!»
«А ничо,— он сказал,— ни за чо...»
И стыкнулись мы. Били в салазки
и до краски в носы посильней,
аж летели до самой Аляски
сталактиты замерзших соплей.
И вкусно смазанув по сопатке,
как тот парень и заслужил,
уложил я его на лопатки,
но потом он меня уложил,
И растрепанный, взмокший как в бане,
непохож на базарных громил,
он победно представился «Ваня..,
значит, мир?» Я икнул: «Значит, мир...»
После вместе мы выпили квасу,
и заметил я — парень дрожит.
Я спросил: «Чо нам было стыкаться?»
Он ответил: «А чтобы дружить».
1969
БАЛЛАДА
О
КОЛБАСЕ
"
Сорок первый сигнальной ракетой
угасал под ногами в грязи.
Как подмостки великих трагедий,
сотрясались перроны Руси.
И среди оборванцев-подростков,
представлявших российскую голь,
на замызганных этих подмостках
я играл свою первую роль.
36
Пел
мой жалкий надтреснутый голос
под гитарные струны дождей.
Пел
мой детский отчаянный голод
для
таких же голодных людей.
Был я тощий, одетый в обноски
в миг, когда на мои небеса,
словно месяц, в ячейках авоськи
круторого взошла колбаса.
Оборвав свое хриплое соло,
я увидел в ознобном ж а р у —
. били белые лампочки сала