Призрак бродит по Техасу
Шрифт:
Я сел с Эль Тасито играть в джин-рамми, а затем напоил его тем же самым - то есть джином, но без рамми. Когда он совсем нализался, сменил батарейки в экзоскелетах на последние, которые у меня остались, и дождался зари.
При первых проблесках света я вышел из нашего кожаного шатра и, угрожая выдвинутыми стержнями тем кри, которые пытались меня остановить, зашагал к Амарильо-Кучильо.
Небо уже покраснело, когда я добрался до городка и столкнулся с аккуратной новенькой надписью с девятью буквами русского алфавита, которые слагались в два слова "Желтый Нож". Как и техасцы, русские перевели название города на свой язык буквально.
Кроме того, я столкнулся с парой русских солдат - ив первый раз разглядел их
Признаюсь, их огромные габариты и еще большая волосатость в первый миг меня ошеломили. С той самой минуты, когда Слезливая Сюзи, космостюардесса, упомянула этих "жутких мохнатых русских", я был убежден, что все разговоры о советской волосатости представляли собой лишь очередное проявление ксенофобии - этого проклятия жителей Терры.
Как бы не так! Ступни, кисти, лица - не говоря уж о голове, шее и ушах двух пехотинцев - покрывал густой мех, распиравший летнюю форму из грубой ткани. Ногти у них стали заметно толще, видимо преображаясь в когти, но не настолько, чтобы мешать пальцам производить человеческую работу.
Однако когда первое ошеломление прошло, впечатление у меня сложилось самое восхитительное. Человеческие глаза, выглядывающие из меха, обретают истинную духовность, напоминая глаза дельфинов, мех же словно скромно заверяет: "Я всего лишь животное, товарищ, ничего особенного. Во мне не найти и намека на антро-поцентричного, надменного шамана, творящего богов и демонов."
И они после первой ошарашенной растерянности, казалось, тоже воспринимали мою необычность совершенно спокойно. "Очень космополитичное зверье!" - подумал я. А когда один из них отозвался на мое "здрасте, товарисчи!" негромким горловым "спасибо", а в ответ на мой вопрос очень ясно объяснил, как пройти к бюро регистрации горнопромышленных заявок, я испытал радостное умиление, словно попал в сказочную страну говорящих зверей.
Естественно, эти русские сильно отличались от относительно безволосых славянских худяков, жиряков и накачанных, но в целом они показались мне более симпатичными - куда меньше брезгливой надменности, ханжеского самодовольства и пуританизма.
Один солдат остался на посту, а другой дружески зашагал рядом со мной, держа свое лазерное ружье с небрежной беззаботностью.
Я указал на серебристый нос космолета, возвышающийся в отдалении над крышами невысоких строений, и спросил:
– "Годдард"?
– Нет, - услышал я привычное русское отрицание.
– "Циолковский"?
– предположил я.
– Да!
– подтвердил он с каким-то ворчанием и бросил на меня суровый взгляд, но затем к нему вернулось улыбчивое животное благодушие.
Мы миновали несколько разбомбленных и выжженных лазерами кварталов.
По дороге в Бюро мы повстречали еще десять пар пушистых солдат, и всякий раз пары разделялись, так что в убогое здание я вошел в сопровождении одиннадцати очаровательных и кротких, как мне казалось, плюшевых мишек, ростом со среднего человека, но вдвое его шире. Ни один из них словно бы не удивился ни тому, что я был фута на два выше их, ни моему экзоскелету, отчего приятное ощущение, что я попал в сказку, еще усиливалось.
Я не встревожился, даже когда солдаты-мишки ввалились в дверь впереди, по бокам и сзади меня, а затем выстроились полукругом со мной в центре, пока я представлялся распоряжавшемуся там капитану Тайманову, чей мех золотистого оттенка был поистине великолепен, - а просто счел это проявлением детского любопытства.
Тайманов предложил мне сесть в кресло, приказал подать водку с икрой и открыл передо мной портсигар, из которого я взял длинную тонкую сигарету. Он прищелкнул мохнатыми пальцами, и ко мне подскочил солдат с зажигалкой. К некоторому моему разочарованию начинена сигарета была табаком, а не марихуаной, тем не менее я попыхивал ею с изысканной вежливостью.
Капитан Тайманов был сплошная улыбка и любезность. Мы поболтали об Иване Грозном и Сталине, о Достоевском и Пастернаке, о Мусоргском и Хачатуряне, об Алехине и Кересе. Мы чуть было не сыграли партию в шахматы. Его верхняя губа только один раз сердито вздернулась над внушительными зубами - один из солдат облизал языком шерсть вокруг рта, когда я отхлебнул водки, а капитан осушил свою стопку до дна.
Затем он перевел разговор на меня.
Для начала я сообщил, что я простой член коммунистического подполья в Техасе, и описал, как мне довелось играть роль "Человека из костей" (так я перевел ему "Эль Эскелето") от Далласа до Форт-Джонсона, вдохновляя Революцию Согбенных, которая отвлекла отряды вольных стрелков на юг, далеко от Желтого Ножа.
– Так, значит, ты не из наших?
– сказал капитан.
– Я имею в виду тех, кого делают высокими с помощью особых манипуляций с направляющим гормоном, обучают техасскому языку и внедряют в этот последний гнусный оплот капитализма.
– Увы, - ответил я правдиво.
– Но что такое "особые манипуляции с направляющим гормоном"? Я думал, им пользуются только техасцы, чтобы вырасти повыше.
Он засмеялся и сказал:
– Вижу, ты наивный простак - туземный революционер.
– Он умолк и нахмурился, отчего золотистый мех у него на лбу пошел волнами.
– Или на Байкале сочли нужным снабдить тебя вымышленной памятью и личностью? Не имеет значения. Ну, а направляющий гормон мы, русские, употребляем, как и предназначено Природой, горизонтально, так что становимся сильнее без дополнительной нагрузки на сердце и сможем выдержать силу тяжести на поверхности Юпитера, если понадобится. К тому же гормон способствует росту и густоте волосяного покрова, обеспечивая вот эту шерсть, которая облегчает приспособление к сибирскому климату, а, кроме того, в летнее время придает наготе более эстетический и культурный вид. Ах, мой бедный друг! Видел бы ты, как мы десятками тысяч резвимся на пляжах Байкала и Черного моря.
– Или у первой грязной лужи, - буркнул кто-то из солдат, если мне не почудилось.
Во всяком случае, Тайманов его не слышал. Он медленно и внимательно оглядывал меня с головы до ног, пряча жалость или презрение (если он их испытывал) к моей жалкой фигуре - пределу астеничности и церебральности в сравнении с его собственной великолепной животностью. Наконец он сказал задушевно - и из его левого глаза выкатилась слеза:
– Бедный, замученный товарищ! Я без всяких объяснений вижу, что ты много лет провел в техасских тюрьмах. Наверно, в них тебя и научил говорить по-русски такой же злополучный и стойкий герой-заключенный, как ты сам. Нет, не объясняй, я все знаю. Нас, русских, обвиняют в том, что мы будто перевоспитываем своих врагов, лишая их пищи, свежего воздуха и сна, но какая нация, кроме техасцев, использовала тщательно разработанное морение голодом - а может быть, и дыбу!
– чтобы оставить от человека в буквальном смысле слова только кожу да кости, высушить его мышцы до того, что им уже не регенерировать? Поистине Советы обязаны тебе многим! Но скажи, какой неприметный гений революции снабдил тебя этим хитроумно моторизированным каркасом, чтобы ты мог ходить?
– Я получил его от русских, - сказал я с расчетом еще больше заслужить его расположение, причем не так уж и отклонился от истины. Среди технарей, создавших мой экзо, русских циркумлунцев было больше половины.
– Черти в аду!
– красочно выругался он и подскочил, забарабанив по столу кулаками, так что все бутылки запрыгали, а столешница, конечно бы, треснула, не будь она в четыре дюйма толщиной.
– Пятьдесят лет военные просят у ученых самодвижущуюся броню для солдат, и на тебе! Вот она - тайно переданная иностранному агенту тайным аппаратом госбезопасности! Прошу прощения, товарищ, ты тут ни при чем, но от этих их уловок взбеситься можно.