Призрак Проститутки
Шрифт:
Из первого попавшегося автомата я позвонил Розену, разбудив его. Он хотел отоспаться и лег в этот вечер пораньше, но не стал ворчать, а сразу спросил:
— Откопал тебя большой человек?
— Безусловно. И безусловно, кое о чем говорить не желает, хоть тресни.
— Да-а, — не удивился Розен.
Он умолк, я выждал немного и спросил:
— Мог бы ты просветить меня?
— Может, и мог бы, — сказал Розен, — но зачем мне это? Наши отношения, Гарри, стали улицей с односторонним движением.
Я оказался более пьяным, чем мне представлялось, и уже собрался произнести длиннющую речь. Начал бы я с того, что в нашей работе крохотный кусочек информации — микрочастица целого, — которым обладает один, бывает подчас настолько ярким и притягательным, что не дает покоя другому, вызывает у него острейшую потребность, даже, можно сказать, жажду быть посвященным, получить параллельную информацию, а потому все мы, конечно же, сплетничаем и стремимся узнать побольше. Если мы и посмеиваемся над Арни, то это от зависти, да, Розен, поверь, убеждал я его про себя, это своеобразная форма уважения: когда все слова уже сказаны, все прочие способы исчерпаны, мы набираем твой номер, Арни… Но единственное, что я из себя выдавил после затянувшейся, но, надо думать, не столь уж бесполезной паузы, было:
— Арни, если ты мне не скажешь, я ведь уснуть не смогу.
— А потому ты решил и меня за компанию поднять. — Он даже рассмеялся, причем не без удовольствия — мои слова подтверждали его мнение о наших отношениях, — и наконец изрек: — Большой человек еле унес из Берлина ноги.
— Все из-за Билла Чугунной Задницы?
— Нет. Из-за генерального инспектора. Чугунная Задница как раз спас его. Добился его перевода в Лаос.
— И это все?
— Все, что мне известно.
— Врешь.
— Как у тебя язык повернулся?
— Просто я знаю не меньше, а так не бывает. Знаю, что он был в Лаосе.
Розену и это показалось забавным.
— Черт, да ты пьян, — констатировал он.
— Ага, это все он виноват — виночерпий[162]. Напоил.
— Нашел с кем тягаться. Виночерпии славятся выдержкой, разве это тебе не известно?
— Я хотел знать, чем большой человек сейчас занимается?
— Не скажу. Тем более по телефону. Скажу только — чтобы тебе не пришлось до утра палец сосать, — что он снова повязан с Королем Уильямом и все это такой страшный секрет — суперсекрет за тремя заборами. Пожалуйста, больше ни о чем меня не спрашивай.
— И не буду, потому что ты сам ни черта не знаешь.
— Ты абсолютно прав.
— Тогда расскажи насчет генерального инспектора, который приезжал в Берлин.
Я почувствовал, как он с облегчением вздохнул. Это, в конце концов, была менее секретная информация.
— У большого человека был агент, которому он перестал доверять, так он его подвесил и облил ему гениталии скипидаром. Чтобы, как он выразился, подобраться к истине. — Розен хохотнул. — Я понимаю, что это болезненно, но не могу удержаться от смеха, так как большой человек потом сказал мне: «Этот фриц как подскочит. Вспомни, Розен, скольких евреев этот нацист заставлял скакать!» И так оно и было, по словам Дикса, — а, черт, сорвалось имя. Ладно, мой телефон надежен. Я слежу, чтобы не дай Бог… И ты ведь из приличного звонишь автомата, так? Дикс говорит, что он лично всегда придерживался двойного стандарта. Это означало: меньше жалости к агентам из бывших нацистов, угодившим под подозрение, чем ко всей остальной агентуре при тех же обстоятельствах. Только тут у него вышла ошибочка. У этих бывших нацистов есть своя сеть. Жертва скипидара пожаловался влиятельному другу в Федеральной службе информации. Это вышло крайне неудачно для Дикса. Как раз в этот момент в Берлине находился генеральный инспектор, у которого на лице пятно от ожога. Естественно, вспомнив свое, Ги преисполнился сочувствия к другой жертве. Диксу грозил полный крах, и Биллу Харви пришлось пустить в ход весь свой вес, чтобы добиться его перевода в Лаос. — Розен чихнул. — Ну вот, опять двадцать пять, — ты все из меня и вытряс.
— Прими мое благословение, — сказал я.
Ближе к полуночи я встретился с Моденой и в общих чертах поведал ей о Диксе, признавшись, что не хотел его с ней знакомить. — ей было приятно это услышать.
— Тебе нечего было бояться — это не вариант, — сказала она. — Такие мне никогда не нравились.
— А почему, если не секрет?
— Если он действительно такой, каким ты его описал, значит, он давно притерся к своему жизненному шаблону и мне его не переделать. А меня не интересует мужчина, которого я не могу изменить.
Я чуть было не ляпнул: «А как насчет Джека Кеннеди или Сэма Джанканы?» — но вовремя прикусил язык. Вместо этого я спросил:
— Ты надеешься, что сможешь изменить меня?
— О, — ответила она, — это достаточно трудно, но тем и интересно.
28
В качестве увертюры к парочке дурных — для моего отца и для меня — недель Никита Хрущев снял в ООН ботинок и принялся молотить им по столу. Но это вечером, а утром того же дня — 12 октября — Роберт Мэю получил известие, что порошки, прописанные Кастро, добрались наконец до места назначения в Гаване. У меня было странное ощущение. Неужели у русского премьера сработал в голове какой-то телепатический датчик и Хрущев взбеленился, сам толком не зная почему. Хотя столь нелепое предположение возникло у меня в процессе того, что отец называл «свободным полетом фантазии» («ничего не стоит, ничего путного не дает»), эхо этих ударов ботинком не смолкало в моих ушах. Они казались мне погребальным звоном, возвещавшим скорую кончину Кастро, и я авансом скорбел по покойнику, сделав вывод, что Кастро попрал нечто возвышенное в самом себе. Созерцание противника с этой точки зрения неизменно повергает в пучину меланхолии.
В сущности, он был хотя и обречен, но все же еще жив, и моя работа продолжалась, как и ночи с Моденой. Погружаясь в сон, я был готов в любое мгновение проснуться, схватить телефонную трубку и услышать о смерти Кастро, но телефон так и не зазвонил.
К концу третьей недели октября я получил от отца диппочтой письмо. Вообще-то Хант не имел привычки с утра первым делом наведываться в мою конуру, но тут уж явно сработал старый резидентский инстинкт. Мало того, когда я вошел, он уже восседал в моем кресле, держа конверт двумя пальцами. Потом поднялся и молча вручил его мне. На конверте значилось: «Роберту Чарлзу. СТРОГО КОНФИДЕНЦИАЛЬНО».
— Могу я поинтересоваться — от кого это?
Как мой непосредственный начальник, он, разумеется, мог. Теоретически я не имел права ни на какие собственные секреты. Я мог самостоятельно проводить небольшую тайную операцию, но для него по первому же требованию все детали — на стол.
— Это от Кэла, — ответил я. — Он предпочитает переписываться таким способом. Пользуется диппочтой для личной переписки.
— Это правда, Роберт? — В «Зените» Ховард всегда называл меня Роберт, а я его — Эд. Он так велел.
— Правда, Эд.
— Это неслыханно. Я на твоего папашу могу докладную подать.
— Что вы такое говорите?!
— Не стану, конечно. Но старший по чину — и такой пример.
— Я и про это ему не скажу.
— Нет, конечно. Я сам буду с ним разбираться, если сочту нужным.
— Я бы вообще не поднимал эти вопросы. Так он привык поступать — и все тут.
Хант метнул на наглеца испепеляющий взгляд, но затем пожал плечами:
— Еще один бешеный слон на моей территории.