Призраки коммунизма
Шрифт:
— Я подожду тебя снаружи, а ты пока расплатись. Только не задерживайся долго.
— Я? Да я мигом, уж я-то… — Засуетился её новый ухажер.
Вася мило улыбнулась и поспешила к выходу.
Культя быстро облизал тарелки. Официант уже стоял за его спиной.
— Изволим расплатиться?
— Вот именно. — Критик вынул из кармана два фантика, замялся на мгновение, но протянул оба. — А ещё… я бы хотел…
— Мало, — кратко пресёк официант Культины поползновения.
— Да ты что?!
— У нас всё-таки ресторан, а не пивнушка.
Тут только Культя сообразил, как сплоховал, не поторговавшись наперёд за каждое блюдо. Конечно, он мог и не платить, поскольку в Коммунистическом обществе всё бесплатно, но, съев чужую еду, являвшуюся личной собственностью, он обязан был предоставить её владельцу что-то взамен. Его могли заставить отработать на какой-нибудь грязной работе, могли избить ради потехи, могли…
Официант прошёлся вокруг попавшегося клиента. Из кухни поглядывали заинтересованные повара.
Культя сунул руку в карман, вынул из Партбилета иконку Кузьмича, поцеловал её и протянул официанту.
— Мало, — сухо отрезал тот.
Культя побледнел, сжал челюсти. По красноречивым взглядам, нагло ощупывающим его фигурку, он уже понял, чего от него хотят хозяева заведения.
— Я думаю, спор о соизмеримой ценности моих предметов и вашей закуски мы решим на Парткоме, — произнёс Культя, каменея лицом, одновременно стараясь унять судорогу в том самом месте, на которое зарились труженики общепита.
— Деньги в нашей стране не имеют стоимости, — резонно изрёк официант.
— А это? — Культя указал на иконку.
Официант задумался. Безусловно, ценность иконки Кузьмича при умелом расхваливании оной превознеслась бы её хозяином до небес, и Секретарь, поддавшись идеологическому экстазу, вполне мог принять не практическое, а политическое решение.
— Ладно, — сдался официант, с пренебрежением сгребая добычу в карман. — Некогда мне по Парткомам шляться.
22
Культя вылетел на улицу с признаками сильнейшего негодования на лице, утешаясь лишь тем, что его ждут снаружи. Но Вася успела куда-то улизнуть. Неудачливый ухажер присел на бетонный обломок и попытался заплакать. Но слёз не было. Наверное, злость перевешивала жалость. «Где же она, где?!» — ярился Культя.
Ему уже ничего не хотелось, но практичность подсказывала, что упускать девицу после таких несоизмеримых затрат — неблагоразумно. Тем более, что в Коммунякии проживало не так уж и много полноценных особей женского пола. Умирали они раньше мужчин, потому что средство к существованию у них имелось одно — собственное тело. Дети в Коммунякии рождались редко, поскольку Партия не давала никаких рекомендаций по методам их зачатия. Наверное, в этой стране вообще не знали бы, как делаются дети, если бы не всесильные инстинкты и устные поучения доброхотов. Особенно мало рождалось девочек. Сама природа, видимо, щадила эти слабые существа и не программировала их большого количества. Но мужикам от этого было не легче. В стране, изнурённой онанизмом, лучше всех себя чувствовали приспособленцы, которые на все лады расписывали преимущества анально-орального сношения. Тем не менее, несмотря на очевидную доступность предлагаемых ими методов, в Коммунякии всё еще оставалось немало сторонников классического совокупления, к коим и относил себя Культя.
Однако предмет его сексуального хотения куда-то запропастился. Критик скорбно вздохнул, поддёрнул штаны и побрёл прочь. Но не успел он сделать и нескольких шагов, как его окликнули:
— Эй, эй, ты куда?
Это была Вася. Она схватила критика за рукав и потащила за собой, весело приговаривая:
— Цирк в городе объявился. Идём скорее. Представление вот-вот начнётся. Я цирк ещё ни разу не видела.
— Бесплатный? — поинтересовался Культя.
— Почти. Вход — всего один фантик.
Критик резко затормозил.
— Ты чего? Это же цирк!
Культя потупился. Зашмыгал носом.
— Нет у меня больше фантиков.
— Ты же похвалялся, что зажиточный, что у тебя и фантики есть, и иконка, и даже таз.
— В ресторане этом… меня… обмухлевали. А таз я Сяве на сохранение оставил.
— Эх! А я размечталась, что ты меня в цирк сводишь. Я бы отблагодарила.
— Да уж сводил бы…
Девица сунула руку под рубаху, пошарила и вытащила помятый фантик.
— М-да… — сказала она. Осмотрела невзрачную бумажку, взглянула на жалкого дружка. — Ладно. Пойдём. — Вася решительно развернулась и зашагала вглубь городских дебрей.
Стоял прекрасный осенний вечер. Редкие облака собирались пенными кучками и медленно расползались по тёмно-синему небу. Среди развалин старых грибов копошились несколько беспартийных в поисках съедобной травки. Изредка слышался радостный вскрик. Значит, кому-то удалось поймать жучка или муху, а может быть даже гусеницу.
Перед входом в цирк Вася попыталась сговориться, чтобы их с Культей пустили на представление всего за один фантик.
— Один фантик за одного! Два фантика за двух! — заорал взъерошенный деловой мужичонка, ловко запихивая протягиваемые ему фантики в штаны с туго перевязанными вокруг щиколоток портчинами.
Народ валил и валил, штаны быстро раздувались. Культя пребывал в безысходной задумчивости.
— Стой тут, — приказала ему подруга.
Через непродолжительное время она вернулась, раскрасневшаяся, запыхавшаяся и весьма довольная. Постучала Культю пальцем по лбу, чтобы очнулся и, крикнув мужичку: «Вот два фантика!» — потащила своего незадачливого ухажёра занимать места.
21
Арена представляла собой небольшую ровную площадку среди нескольких, обвалившихся полукругом, старых грибов. На этих обломках, заросших несъедобным мхом и лишайником, галдя и переругиваясь, рассаживались зрители. Бойко шёл торг за места поближе к арене. Коммунисты жаждали зрелищ.
Появился конферансье — чернявый, пружинистый, разнузданный и жутко самодовольный тип. Скаля гигантские чёрные зубы, он раскланялся с таким видом, как будто собравшиеся пришли посмотреть именно на него.
— Первым номером нашей удивительной, замечательной, восхитительной, умопомрачительной, искромётной программы выступает — Человек-Рожа! — вскричал конферансье, двигая челюстью не сверху вниз, а из стороны в сторону.
На арену вышел невзрачный, лысый, с бабьим лицом человечек и стал строить гримасы. Кто-то, видать, самый смешливый, хмыкнул, остальные дружно засвистели. Человечек обиженно скорчился и уполз за кулисы.