Про Кешу, рядового Князя
Шрифт:
– Граждане Стручков М.Н. и Краев К.С.,– читает ротный лежащую перед ним бумагу.– Неужели не припоминаете?
– А в чем дело, товарищ капитан?– тихим, чуть дрожащим голосом спрашивает Кеша, и побелевшие губы плохо слушаются. Он спрашивает, хотя и сам может сказать, в чем тут дело.
– Из Вычедольской прокуратуры пришла бумага на имя командира батальона. Здесь вот пишется, что Стручков и Краев задержаны при каком-то крупном грабеже. Привлекаются к уголовной ответственности за это и другие преступления. В одном из этих «других» за несколько дней до призыва в армию участвовали вы. Кража цемента. Было такое?– Не дожидаясь ответа, ротный продолжает:– Это из показаний Стручкова. Цемент был вывезен со стройки на вашей машине и доставлен гражданину...– Максимов ищет глазами нужную строчку,– гражданину Бранцеру. Вспомнили?
Голова у Кеши становится тяжелой, в ушах – монотонный комариный звон. Мысли вязкие, липкие, как свалявшиеся в кармане леденцы. И ни одной целой мысли – все жалкие обрывки. Ясно одно: Миха и «мелкий» попались, клубок начал распутываться, и воровство цемента раскрылось. Миха из тех подонков, которые, если тонут, то тянут за собой всех, кого только можно зацепить. То ли спокойнее им от этого погибать, то ли считают, будто меньше перепадет, если много действующих лиц.
– Мне нужно все знать об этой краже,– говорит Максимов.– Я не думаю, что вы с восторгом смотрите на перспективу сесть на одну скамью с этими... гражданами. Рассказывайте все.
Кража, преступление, показания, прокуратура... Минуту назад эти страшные слова не имели к Кеше ни малейшего отношения. И вдруг они обрушиваются на него, готовы раздавить, как жука. Князь почти физически чувствует непосильную тяжесть этих слов, понимает, как беззащитен, как жалок перед этой бедой. И он еще мог спокойно спать, когда беда ходила вокруг него, словно примеряясь, с какого бока хватить. Он маршировал по плацу, ездил по аэродрому, бренчал на гитаре, веселился в свое удовольствие и ни разу не подумал, что для него уготовлена мина с часовым механизмом. Загреметь за решетку вместе с Михой и этим скользким обрубком по фамилии Краев – об этом ли он мечтал? Главное, сейчас, когда служба пошла более-менее прилично, когда он почувствовал себя человеком...
– Киселев, вы меня слышите?– Максимов с тревогой вглядывается в бледное лицо Кеши.
– Слышу.
Ему кажется, что капитан смотрит на него с отвращением. Знает ли он об их отношениях с Женей? Если знает, то имеет полное право плюнуть ему сейчас в физиономию... Нет не плюнет, он недурно воспитан.
– Что с вами?
«Млею от счастья,– думает Князь.– Неужели не заметно?»
– Ничего,– говорит он вслух.– Сейчас расскажу. Не знаю, с чего начать.
– Нет, Киселев, вам надо успокоиться,– говорит ротный.– Идите и успокойтесь. Я буду здесь. Кеша выходит из канцелярии и натыкается на Шевцова.
– Ну, что там?
– Послал успокаиваться.
– Да, история...
– Ты знал?
– Ротный в двух словах объяснил.– Шевцов переживает так, словно эта история с цементом произошла здесь, в армии.– Ну, как ты мог на это пойти?
– Как мог?– со злостью переспрашивает Кеша. Ему кажется, что Шевцов переживает только за репутацию взвода, а на Кешу ему наплевать.– Как мог? А ты не знаешь, как это делается? Заставят – как миленький сможешь! Думаешь, ты бы не пошел, если б знал, что тебя, как поросенка, прирежут за первым же углом?
Кеша почти переходит на крик. В нем теперь нет страха, в нем кипит злость. Он не замечает, как вокруг собираются парни, как приоткрывается дверь канцелярии и за ним наблюдает ротный.
– Тебе когда-нибудь нож к горлу приставляли?.. Эти гады шутить не любят, они по два, а то и по три срока тянули, человека на тот свет отправить – легче, чем высморкаться.
Парни еще никогда не видели Князя таким. Все были уверены, что его невозможно довести до такого бешенства – уж больно легко живет человек. А тут чуть ли не истерика.
– Кеша, что случилось?– спрашивает кто-то из солдат.
– А вам какое дело? Пожалеть охота? Собрались на полеты, ну и чешите!
Шевцов делает знак, чтобы Князя оставили в покое. Максимов прикрывает дверь.
Нервная вспышка проходит так же быстро, как и началась.
– Кому на полеты, марш в парк!
Это дежурный по роте. Его словно не слышат.
– Хватит киснуть,– говорит Шевцов.– Ничего еще не известно.
– Не известно, сколько мне придется куковать, остальное все известно. Как говорится, суду все ясно. Там и цемента было, еш-клешь...
Парни мало что уясняют из Кешиной тирады, но от расспросов воздерживаются. Понимают, что ему и без этого тошно.
– Пошли в парк – время,– говорит, наконец, Шевцов.– Ты, Кеша, не очень нос вешай, может, обойдется.
Князь слушает, как удаляются шаги, как в последний раз хлопает входная дверь.
58.
«Что, жук цементный, допрыгался?– думает Кеша.– Папа Тур сухарей тебе не насушит в дальнюю дорогу, в казенный дом».
Все справедливо, пенять не на кого. Он еще тогда, увозя цемент со стройки, был убежден, что рано или поздно воровство всплывет и его возьмут за жабры. Вот и взяли. Все по справедливости.
Сейчас чего нюни распускать? Надо идти к ротному на исповедь. Конечно, ротный ни сзади, ни спереди на святого отца не похож, но Кеше захотелось исповедоваться, излить душу. Нервы, как перетянутые струны, требуют разрядки.
Князь разглаживает под ремнем гимнастерку и направляется в канцелярию с таким видом, как если бы телешом шел в крапивные куши.
Кеша удивляется своему спокойствию – откуда оно вдруг? И речь складная, словно книгу читает, и не особо волнуется. Не слишком ли бесцветно рассказывает? Так говорят о чем-то совершенно не главном или в школе отвечают по хорошо усвоенному предмету. Но Кеше это безразлично. Максимов не судья и не адвокат, ему просто «нужно знать». Нужно, так слушай.