Продавец басен

Олейник Тата

— Воин сам напорется на свой меч? А у крестьянина передохнет вся скотина? Потому что обиженные духи соберутся вместе, накопят сил и напакостят?

— Такое тоже бывает, но это малая плата. Страшнее другое — полная потеря своей души. Когда человек исчезает и превращается в слепой истукан, управляемый чужим духом.

— Непись может превратиться в моба, в скрипт? Епископ вздохнул.

— Я понимаю, что это для тебя — сложные материи…

— Нет! Не сложные! Мне очень интересно, а обратное может случиться? Ну, чтобы истукан превратился в живого человека. И как вообще можно их друг от друга отличить точно? То есть, я вижу, скажем, что в инстах — мобы, а в городах — неписи, но где точная грань? Мобы бессмертны,

они возрождаются, но у них нет свободы воли, они делают то, что им прописано, а непись можно убить, но он растет, развивается и действует самостоятельно, да?

— Ты говоришь смешным чужим языком о вещах, о которых лучшие умы размышляли тысячелетиями. Чем человек отличается от духа, беса, нечисти, населяющих этот мир или сбегаюших в него из своих проклятых царств? Тем что в нем есть цельная душа, разум и свобода воли.

— А в духе может все это появиться? Ну, если он будет очень хорошим, правильным духом, например. Епископ усмехнулся.

— «Сказка о благочестивом привидении» — любимая книжка детей, но мы уже не дети и понимаем, насколько сложна и недоступна пониманию изнанка бытия. Нам даны простые заповеди, но даже им следовать мы не в состоянии, а уж постигать непостигаемое…сын мой, иногда блуд ума хуже блуда тела! Вернемся лучше к тому, что тебе предстоит.

— А что мне предстоит?

Епископ перешел на более деловой тон.

— Открытое служение темным богам в Империи под запретом, ибо оно таит в себе великие опасности для порядка и процветания страны. И до Империи были властители, которые беспощадно выжигали эту заразу на своей земле. Увы, но полностью очистив свои земли от скверны, они становились легкой добычей тех, кто истово служил темным, ибо темные могут наделять страшной силой. Чистые царства рушились, святые земли превращались в поля смерти и смрада под пятой завоевателей, увешанных черепами и вымазанных кровью жертв. Поэтому сейчас существует некоторое равновесие. Да, никто не позволит проводить на улице кровавых празднеств в честь Гро-Алы или тешить видом порока демонов Бусбиара, однако если воин идет по этому пути — что же, это его выбор и его судьба. Демонологи и маги крови, суккубы и кровавые жнецы — все могут служить Империи и Великим богам, соблюдая ряд ограничений и правил. Лишь открытое служение Неназываемому находится под полным запретом.

Ага, то-то некромантов и прочих служителей смерти среди игроков — как собак. Хотя, наверное, неписи не видят этих классов.

— Еще мой предшественник получил предписание открыть в городе алтарь Гро-Алы. Разумеется, в тайном и освященном месте, о котором знают лишь те, кто допущен к ее мистериям. Увы, он не смог справиться с поручением. Обычно алтари богини так стары, что в городах вокруг них нет ни одного камня который мог бы вспомнить день создания алтаря. Видимо, тогда в людях было больше огня веры и жертвенности. Наш же алтарь готов уже десятки лет — и до сих пор закрыт.

— Почему?

— Тебе же приходилось создавать примитивные алтари, полагаю? Что является последним шагом создания?

— Нужно призвать бога и порезать себя.

— Да. Отдать алтарному камню крошечную частицу своей души. Но лакающей кровь Гро-Але этого мало.

— Там нужно кого-то полностью зарезать?

— Не «кого-то». На алтарь должен взойти священнослужитель — добровольно и бескорыстно.

— Ясно, — сказал я. — В принципе, дальше можно не объяснять, я все-таки не совсем дурак.

Но епископ все-таки объяснил. Неписи боятся и не хотят приносить себя в жертву, потому что настоящих буйных среди них мало, а вот игрок расчудесно может позволить себя зарезать, потому что он потом все равно воскреснет, но Гро-Але это по барабану, ей души мертвых не нужны, ей кровь и жизнь подавай. Но игрок должен быть непременно религиозным деятелем, а с этим в Трансильвии напряженка,

а туристы из Антии и Таосань не подходят, потому что верят в не пойми что, в общем, дорогой Нимис, иди и сдохни на алтаре забесплатно, потому что этот подвиг веры должен быть бескорыстен. Ну, это так, вкратце, на самом деле он еще час распинался.

— Что совсем бескорыстно надо? — промямлил я. Умирать очень не хотелось.

— Наградой будет только твоя вера, наша благодарность и благосклонность богини.

Ну что же, лучше чем ничего. Я вяло согласился с новыми условиями квеста. Если мне дадут очки религии — может, дело стоящее.

— Пойдемте, святой отец. Мне самому нужно зарезаться или помогут?

Оказалось, все не так просто. Для церемонии нужна подготовка. Епископ выторговал на это дело три дня, и меня отпустили пока на свободу. Ну, как на свободу. За мной теперь всюду таскались аж три стражника, еще и под дверями комнаты в таверне караулом стояли, а на расспросы Гуса я отвечать толком ничего не мог. Хорошо, что он не очень любопытный. Чувствовал себя я как перед операцией или новой химией, из рук все падает, страшновато, думаешь — скорее бы, что ли, все случилось, потому что ждать хуже всего. Делать ничего не мог, даже рыбу ловить не хотелось, думал в библиотеку записаться здешнюю, но читать тоже не тянуло. Иногда только газету просматривал местную, там много смешного было, что они тут считают нормальной жизнью. Сидел, как дурак, в общем зале, пялился в окно, жевал еду, которая казалась безвкусной. Впрочем, возможно она и была безвкусной, тут повара не самого высокого уровня работают, а оплатить мне питание, например, в «Желудке Дракона» епископ Нимский, разумеется, и не подумал. Бескорыстный же подвиг должен быть.

Казалось бы, в этой игре сдохнуть — обычное дело, ничего особенного, сам сколько раз это проделывал. С другой стороны, это как на укол сходить — так бы, может, и не заметил этого укола, а тут сидишь, ждешь, придумываешь себе всякое.

Самое смешное, что проповедовать в Ниме мне дополнительно запретили, сказали, что не надо сейчас к себе внимание других богов привлекать. И молиться, дескать, не стоит.

Ну, я в общем, не очень по этому поводу переживал. Тут, конечно, атеистом трудно оставаться, но даже здешним богам, мне казалось, не стоит лишний раз глаза мозолить.

Наши ничего толком не писали. Даже Лукась, который вообще очень эпистолярный жанр уважал. Только от Евы цидулка пришла в ответ на сообщение о том, что религия у меня теперь двадцать.

«Ок! У нас тоже все норм.»

Норм, так норм, рад за них.

Пришли за мной, как и договаривались, за два часа до полуночи. Доставили в подвалы храма, запихнули в медный таз, полили благоуханными водами, хламиду выдали белую, венок белый на башку нацепили. И все так торжественно, с такими постными рожами, что аж под ложечкой засосало, снизу еще пение какое-то торжественное и мрачное доносилось, настроение портило. Дали выпить горячего красного сладкого вина — и что-то они в это вино такого намешали, что мне идти тяжело стало: ноги подгибались и голова кружилась, но ничего, меня под руки почтительно повлекли по длинному и страшному каменному коридору, спиралью уходящему еще глубже.

Зал занимали склоненные фигуры в плащах, ничего не видно кроме белого-пребелого алтаря, освещенного факелами. Вокруг алтаря стоят граждане в алых нарядах с колпаками на головах, смотрят на меня прорезями для глаз. И статуя богини: толстая женщина с огромным бюстом наклонилась прямо надо алтарем, выпученными глазами жадно в него всматривается, выпяченными губами как бы причмокивает, язык еще вывесила с загнутым кончиком — словно лакать собралась. Мерзость какая.

— Всходишь ты на алтарь добровольно, отдаешь ли свою кровь в дар Гро-Але?