Профессия
Шрифт:
Это всего лишь будни. И я могу это вынести. Я смогу это пережить. Я выполнил свою работу. Я никогда не любил Энжи. Ничего личного. Ничего лишнего. Даже дождь не нужен. Просто заболело так остро, но я не очень сентиментален. Я мужчина. Я боксер. Я детектив. Я человек будней. Я легко это выдержу...
Может, с годами такие случаи задевают сильнее, но ничего экстраординарного в них нет. Причина в моем одиночестве, в замкнутости, в недостатке общения, в моем чрезвычайно ответственном
К утра я уже вполне овладеваю собой. Аутотренинг идет на пользу. Может, и аутотренинг – тоже ложь, и рай становится от меня еще дальше. Но я целиком и полностью возвращаюсь в сферу материального. Чтобы убедиться в ее смерти, мне надо видеть ее тело. Не тело моей хрупкой девочки, а просто – тело убитой. В интересах дела. В интересах дела, которое, благодаря аутотренингу, меня уже почти не волнует...
37. ОШИБКА
Я не видел Романюка с того самого раза... И вот снова пришло время увидеться. За это время его отношения с окружающим миром нисколько не испортились, не ухудшились его отношения ни с тещей, ни с женой, ни с детьми, ни с учителями детей...
От меня он отмахивается и продолжает говорить по телефону:
– Три творога? Каких творога? Сырковой массы? С изюмом? А с чем? С ванилью?
Наконец, взглядывает на меня.
– Жена творог заказала. Надо выскочить ненадолго.
Похоже, без него она никак не в состоянии купить три сырковых массы с ванилью. Он нужен ей – и для этого тоже. И она нужна ему, чтобы чувствовать свою нужность.
– Подожди... немного. Потом вместе выскочим. Вопрос есть...
Я подхожу к окну в его кабинете. Голос не дрожит. Я в порядке.
– Ты все в делах, – вздыхает Романюк.
– Такая профессия. Вчера к тебе привезли девушку... из кафе «Восток».
– Да, привезли. Потом еще нагрянули из ментовки. Потом еще журналисты. Как мухи на мед. Знаешь, морг – это не публичный дом все-таки...
На лице Григория появляется недовольное выражение.
– А сегодня я прочитал статью – о смерти этой девушки. Понимаешь, когда у журналистов есть своя версия, все заключения медэкспертизы – не в счет. Никто же не потребует опровержения. Главное, что для них все согласуется идеально. Оба была киллером – ее убрали. Может, был какой-то другой источник информации. А ментам копаться в этом деле – зачем? У них других дел – завались...
Я смотрю на него растерянно.
– То есть? Ее не убрали?
– Блин, Илья, хоть ты меня не смеши! Выстрел был произведен с минимального расстояния, из оружия, которое нашли рядом с убитой. Траектория пули... нарисовать тебе?
– Нет!
– Это типичное самоубийство.
– Но мотивы...
– «Восток» – дело тонкое, – Романюк пожимает плечами. – Хочешь видеть тело?
Тело Энжи? Энжи, которая покончила с собой? По никому не известной причине? Ее тело мне ответит? Вряд ли...
– Да, хочу.
Я вхожу за Григорием в «морозильник». Труп Энжи ничем не прикрыт и отличается от других номером бирки на щиколотке. Я гляжу молча на ее продырявленную грудь. Романюк тоже молча стоит рядом, и хотя я знаю, что он не пошутит грязно по поводу ее фигуры, не скажет ничего пошлого, что для него это – просто работа и что он профессионал, я все равно боюсь, что он решится как-то прокомментировать.
Энжи бледна. Глаза закрыты. Я считаю про себя до двадцати, не сводя с нее глаз. Это Энжи...
– Знал ее? – спрашивает Романюк.
– Немного.
И он бросает на меня пристальный взгляд. Задерживается на моем лице, на глазах...
– Я тебя точно таким тогда видел, когда тому пацану голову отрезало. Помнишь?
– Смутно.
– А я думал, ты тогда вообще не переживешь...
– Нет, нормально. Это же моя работа. Профессия... как и у тебя вот. Ты же можешь, делая свою работу, думать о сырковой массе и любить жену. И я тоже могу... жить дальше.
Романюк качает головой.
– Не то говоришь. Это не одно и то же. Я – в стороне от этого, я не знаю никого из них, – он кивает на дверь, которую закрыл за собой.– Для меня это не люди, а трупы. А для тебя – люди. К людям у меня другое отношение. И я бы твоей профессии... врагу не пожелал!
И это мне говорит патологоанатом.
Я спешу выйти из морга, но, оказавшись на улице, понимаю, что нигде не ждут и идти некуда, кроме как домой.
А дома, в почтовом ящике меня ждет письмо от Энжи. Но я уже знаю, что это – прощальный привет с другой стороны добра и зла.
Это не угроза, но стиль почему-то очень напоминает мне то письмо, которое наизусть цитировала Иванна. Я никогда не видел почерка Энжи, но кажется, узнаю ее мелкие, дрожащие буквы, которые прыгают в строчках одна выше другой.
«Привет. Если ты получил это письмо, значит, меня уже нет на свете. Но сейчас, когда я пишу его, я еще есть. Знаешь, как я решилась на это? Я решилась на это, наблюдая за тобой и за Слуцкой в прицел оптической винтовки. Мне было интересно, куда ты пойдешь, оставив меня. И ты пошел к ней. И вы целовались.