Проходящий сквозь стены. Рассказы

Эме Марсель

— Не стану скрывать, результат меня обнадежил. Тесть звезд с неба не хватал, что и говорить, зато прислушивался к советам племянника, биржевого маклера. И всегда покупал акции надежных предприятий, надо отдать ему должное.

— Папа тоже разузнал о вас все. Дело шло на лад. Наши родители познакомились и постоянно обменивались визитами. Я жила как в лихорадке, себя не помнила… Любовь, хлопоты, обзаведение, две дюжины того, две дюжины сего… И тут гром среди ясного неба! Свадьба едва не расстроилась, не сговорились о приданом!

— Тесть был редкостным упрямцем, а мои такими вещами не шутили…

— В конце концов все уладилось. За мной дали сто тысяч, к тому же я единственная дочь. Помолвка. Свадьба. Подарки. Венчание. Ваш отец сумел пригласить генерала, моя мама — министра. Застолье, тосты. Медовый месяц в Венеции…

— Венеция, — с печальным вздохом произнес месье Гарнере. — Каналы, гондолы…

Он посмотрел на мадемуазель Софи, и его сердце болезненно сжалось. Нет, он вовсе не тосковал по ушедшей юности, не мечтал вернуться в Венецию, его огорчило то, что упущенные возможности ничем не отличались от того, что произошло на самом деле. В двадцать лет ему казалось, что он способен стать кем угодно и впереди разнообразнейшие приключения, однако в шестьдесят восемь поневоле заподозришь, что твой репертуар не так уж и велик. Быть может, ты рожден для одной только роли в единственной пьесе, и любая Софи подавала бы тебе те же реплики… Прежде месье Гарнере частенько сокрушался об ошибках молодости, а теперь вдруг понял, что в запасе ничего другого и не было, его обокрали. С робкой надеждой и растущим раздражением он нетерпеливо спросил:

— А что же дальше?

— Потом мы вернулись в Париж. Семейная жизнь пошла своим чередом. Вы еще не расстались с вашей прежней любовницей…

— Ах да, с Люсьенной! Но через полгода после свадьбы с ней было покончено.

— По моему настоянию. Для меня это открытие стало ударом, жестоким разочарованием… А я-то вас любила так преданно, так ревниво…

— Я виноват… Но, согласитесь, подобное нередко случается…

— Неблагодарный. — Мадемуазель Софи тяжело вздохнула и ударила его спицами по руке. — Увы! На этом мои испытания не закончились. Вы увлеклись юной женой вашего секретаря, затем дочерью старика служащего, после купили квартиру миниатюрной брюнетке на улице Сен-Лазар неподалеку от вашей конторы…

— Что поделаешь, так устроены мужчины. Мы всем хотим угодить, всех утешить.

— Не говорите пошлостей, противно. У вас нескончаемые романы, а я страдала молча в одиночестве. Трудно поверить, но моего долготерпения хватило на целых десять лет. В конце концов я взбунтовалась…

— Постой-ка, — обрадовался месье Гарнере, — вот это уже что-то новое…

— О нет! Я взбунтовалась исподволь, воды не замутив. Я изменилась, а вы и не заметили. Однажды вечером пришел ваш двоюродный брат Эрнест, капитан республиканской гвардии, вы тогда были в Бельгии. Он застал бедную Софи в слезах, подавленную, несчастную. Взял за руку, и я разрыдалась у него на плече, прижал к груди — ему так шел мундир! — его усы щекотали мне щеку, меня бросило в жар, я пролепетала… Ах! Пролепетала: «Эрнест…» Он увлек меня…

Старая дева смущенно завозилась на стуле и принялась быстро и нервно вязать. У месье Гарнере кровь прилила к голове. Он побагровел, начал задыхаться, хотел что-то сказать, возразить, но не смог выговорить ни слова. Мадемуазель Софи продолжала в лихорадочном возбуждении:

— Мы виделись каждый день. Наконец-то я почувствовала себя счастливой, мой капитан — такой красавец! Широкие плечи, ласковый взгляд, военная выправка… Я была без ума от него. Когда он прикасался ко мне, в меня будто бес вселялся. Сама себе удивлялась. Становилась сущим дьяволом, уж поверьте… И на диво похорошела. Даже вы сделали мне комплимент. С каким удовольствием я тайно отомстила вам за все измены… Но рано или поздно все проходит. Капитан стал волочиться за другими женщинами. У меня завязался роман с Люсьеном, мелким служащим, которого вы жалели по-отечески. Боже! Очаровательный мальчик! Затем — с неким музыкантом из военного оркестра, он играл на корнет-а-пистоне, казался мягким, обходительным, а на деле обожал меня мучить… Было еще два незначительных приключения, и вот мне исполнилось сорок. Я вполне насытилась мщением. Теперь меня утомляли хитрости, ложь. С каждым годом я все больше ценила покой и уют. Увлеклась благотворительностью, стала заботиться о своей репутации. И вдобавок, вопреки всему, сохранила к вам глубокую привязанность…

Месье Гарнере, опершись локтями о колени, спрятал лицо в ладонях, он плохо слышал окончание рассказа мадемуазель Софи, которая говорила умиротворенно и тихо:

— Со временем я позабыла о ваших жалких изменах, позабыла и о своих. Кажется, я не сказала вам, что у нас родилась бы дочь? Она вышла бы замуж за юношу из хорошей семьи, дельного, самостоятельного. У них было бы двое детей. Старший блестяще учился бы в Политехническом. А мы, мы с вами старели бы в любви и согласии, с удовольствием вспоминая нашу счастливую молодость. Вы бы следили за биржевыми новостями, я бы вязала для бедных… Так бы и жизнь прошла…

— Жизнь прошла, — эхом отозвался месье Гарнере после продолжительного молчания.

Он с трудом распрямился. Увидел спицы в проворных руках, скользнул взглядом выше по черному шелковому корсажу и с удивлением узнал лицо жены и ее широкополую курортную шляпу. Беспокойно огляделся по сторонам: сомнений нет, вон та пожилая дама, что вязала на ходу, приближаясь к фонтану посреди круглой площади, — мадемуазель Софи.

— Я ужасно вспотела. В казино такая жарища! — вздохнула мадам Гарнере. — Знаешь, я вчера навещала бедных, а сегодня навела о них справки. Порядочными их не назовешь. Лучше приберегу мой свитер для будущей благотворительной ярмарки. Но с другой стороны, в провинции свитера ручной вязки ценят больше, чем в Париже. Страшно подумать, как распродажи мешают помогать бедным… Нужно успеть до зимнего снижения цен. Ты всю газету прочитал?

— Да… Акции медных рудников в Конго упали на три пункта…

— Кстати, я расспросила портье о паре из пятнадцатого номера… Так и знала: они не муж и жена! Что с тобой, милый? Ты так странно на меня смотришь…

— Нет-нет, все прекрасно.

— Наверное, у тебя изжога из-за говядины под соусом, что нам подавали в полдень?

— Да, из-за говядины, — кивнул месье Гарнере. И прибавил, обмахиваясь шляпой: — А что касается акций медных рудников в Конго, потери невелики. Я ведь скупил их по дешевке, всего по двести семьдесят два франка.

Перевод Е. Кожевниковой

Писатель Мартен

Жил-был писатель по имени Мартен, у которого в книгах все главные герои умирали, да и второстепенные тоже, а он ничего не мог поделать. Все эти бедняги, в первой главе полные бодрости и надежд, на последних двадцати — тридцати страницах умирали, словно от эпидемии, причем нередко в цвете лет. В конце концов такое обилие жертв начало вредить автору. Пошли разговоры, что при всем его огромном таланте чтение его самых прекрасных романов действует угнетающе из-за множества безвременных смертей. И читали его все меньше и меньше. Даже критика, приветствовавшая его в начале пути, начала уставать от этой безысходности: намекали, причем даже в печати, что автор «далек от жизни».

А между тем Мартен был очень славный человек. Он искренне любил своих героев и был бы только рад обеспечить им долголетие, но ничего не мог поделать. Как только он добирался до последних глав, персонажи его романов испускали дух у него на руках один за другим. Чего он только не придумывал, чтобы их спасти, и все равно их похищало у него какое-нибудь фатальное стечение обстоятельств. Однажды ему удалось, пожертвовав, правда, всеми остальными персонажами, до самой последней страницы сохранить жизнь героине; он уже ликовал, но тут за пятнадцать строчек до конца бедную девушку унесла эмболия. В другой раз он затеял роман, действие которого происходило в детском саду, так что самым старшим героям было не больше пяти лет. Он надеялся, имея на то все основания, что этот невинный возраст, а также правдоподобие смягчат неумолимую судьбу. На беду, он не удержался, и роман перерос в эпопею, так что на исходе полутора тысяч страниц детки превратились в трясущихся стариков, и ему уже ничего не оставалось, кроме как принять их последний вздох.