Происхождение фашизма
Шрифт:
У французского фашизма была своя собственная и довольно разветвленная идейно-политическая генеалогия. «Если фашизм не достиг успеха во Франции в 20-х и 30-х годах, — справедливо заметил американский историк Р. Сауси, — то уж, во всяком случае, не потому, что фашистские и профашистские идеи не имели четко различимых корней во французской политической и интеллектуальной традиции»{68}.
Сравнительно высокая степень политической стабильности, общественная структура с явным преобладанием рабочего класса над мелкобуржуазными слоями, тактическое искусство английской буржуазии ограничивали возможности вызревания и распространения фашизма в Англии. Но эмбрионы его появились и там. Это было прежде всего обусловлено специфическим колониальным характером британского империализма. О генетической связи между фашизмом и реакционной политикой социал-империализма уже говорилось.
Сложились в Англии и экстремистско-консервативные тенденции, чему в значительной мере способствовала острота борьбы между либеральной и консервативной линиями. Особенно напряженной оказалась схватка по ирландскому вопросу. Уступки либерального кабинета вызвали решительное противодействие со стороны консерваторов-экстремистов во главе с Э. Карсоном. Они грозили правительству восстанием, вооружали отряды так называемых ольстерских волонтеров, которых В. И. Ленин охарактеризовал как «черносотенную банду Карсона»{69}. В марте 1914 г. Многие офицеры отказались повиноваться правительству, пытавшемуся перебросить войска в Ольстер. «Эти аристократы, — писал В. И. Ленин, внимательно следивший за развитием событий, — поступили как революционеры справа и тем разорвали все и всякие условности, все покровы, мешавшие народу видеть неприятную, но несомненную действительность классовой борьбы»{70}.
Ольстерцев считали своими предтечами люди Мосли. Ведущий идеолог Британского союза фашистов У. Аллен с восхищением писал о тех консерваторах, которые в период ольстерского кризиса «были готовы противостоять парламентскому большинству с оружием в руках». В Карсоне, а также в глашатае социал-империализма Родсе Аллен видел прообразы вождей фашистского типа. Он только сожалел, что эти люди родились слишком рано{71}.
Все же экстремистские тенденции в английском консерватизме не нашли прочного организационного воплощения, не вылились в определенную идейно-политическую программу. В отличие от Германии, Италии и некоторых других государств в Англии консервативный экстремизм не был постоянно действующим фактором, а давал о себе знать эпизодически, главным образом в связи с ольстерскими событиями. Ультраконсерваторы были не в состоянии решающим образом повлиять на курс консервативной партии; в ней взяла верх гибкая линия на консолидацию господствующих классов. Следствием этого явилось сближение консерваторов с либералами и образование в годы первой мировой войны либерально-консервативной коалиции.
К предшественникам английского фашизма, кроме ольстерцев, историки относят Лигу британских братьев, основанную в 1902 г. Эта организация имела черты сходства с современным Национальным фронтом. Выступая под лозунгом «Англия для англичан!», лига требовала ограничения иммиграции, вела антисемитскую пропаганду. В связи с генезисом британского фашизма можно назвать и возникшую в 1915 г. Британскую имперскую лигу.
Авторитарные тенденции возникли и в Соединенных Штатах Америки. В специфических условиях этой страны, где процесс монополизации шел весьма интенсивно, они первоначально проявились не на общегосударственном уровне (т. е. не в форме попыток пересмотра конституции и установления режима диктаторского типа), а на уровне отдельных монополий.
Монополистическая буржуазия стремилась к безраздельному контролю над своими «промышленными вотчинами», не останавливаясь перед организацией внутризаводской полиции, широким использованием частных сыскных агентств (среди них особую «известность» снискало агентство Пинкертона), гангстерских шаек, терроризировавших рабочих и их семьи. Вот что писал о людях Пинкертона редактор одной из рабочих газет в середине 80-х годов XIX в.: «Эти особые частные вооруженные силы не находятся на службе правительства Соединенных Штатов или какого-то отдельного штата. Их содержат для оказания помощи тем корпорациям или капиталистам, которым могут понадобиться их услуги для подавления забастовок, вызванных эксплуатацией рабочих монополиями»{72}. Именно отсюда, а не от эпохи «освоения Запада» идет тот культ насилия, который стал специфической чертой американского образа жизни.
Такого рода тенденции могли бы повлечь за собой гораздо более опасные последствия, если бы не специфика американского рабочего движения, присущие ему политические слабости, позволившие монополистической буржуазии добиться многого своими собственными силами и в рамках существующих государственных порядков.
Нетрудно заметить, что в странах с давними буржуазно-демократическими традициями предпосылки фашизма были выражены слабее, чем в «запоздавших» Германии и Италии, т. е. сказывалась прежде всего неравномерность политического развития. Англия, Франция, Скандинавские страны, Бельгия и Голландия сумели продвинуться по буржуазно-демократическому пути еще в период домонополистического капитализма, когда буржуазия нуждалась в демократии для закрепления своего господства в борьбе с феодально-аристократическими соперниками. Когда же в эпоху империализма буржуазия здесь стала тяготиться созданной ею же самой демократической законностью, у нее оказалось меньше возможностей для развертывания реакции «по всей линии». Однако и тут в канун первой мировой войны достаточно остро проявился кризис либеральной политики, усилилась тяга верхов к репрессивным методам.
ДУХОВНЫЕ ИМПУЛЬСЫ
Поворот к реакции, сопровождавший процесс становления империализма, в области культуры выразился прежде всего в потускнении идеалов просвещения и гуманизма.
Распад традиционных гуманистических ценностей явился ключевым фактором формирования духовной и морально-этической почвы, на которой вырос фашизм. Если экономические, политические и социально-психологические процессы создавали предпосылки фашизма на социальном уровне, то реакционные тенденции в буржуазной культуре эффективно срабатывали не только на уровне общественного, но и индивидуального сознания, подготавливая отдельных индивидуумов к восприятию негативных ценностей, активным носителем которых был фашизм. «Человеконенавистничество, в том числе фашизм, — отмечает советский ученый А. И. Титаренко, — нравственно-психологически вырастает из отрицательной внутридуховной диалектики морального выбора субъекта, а не только из социальных условий империализма»{73}.
Переоценке подверглась вся система ценностей, оформившаяся в эпоху «классического» либерализма, в эпоху свободной конкуренции.
Раньше и основательнее других, еще в 80-х годах XIX в., это проделал немецкий философ Ф. Ницше. Советский исследователь ницшеанства С. Ф. Одуев называет Ницше «первым среди буржуазных идеологов (и по времени, и по рангу) обличителем половинчатости и нерешительности либеральной буржуазии»{74}. «Дряблый, дряхлеющий либерализм» вызывал ненависть Ницше не только сам по себе, но и потому, что он казался слишком слабым перед лицом грозного врага — социализма. «Пример Ницше, — отмечает ученый-марксист В. Хайзе, — показывает, что философское сознание кризиса отражает, во-первых, существующие и постоянно усиливающиеся элементы общего кризиса капитализма еще до его наступления и предвосхищает этот кризис в ожидании будущих катастроф и потрясений, которые угрожают буржуазному обществу, кажущемуся еще стабильным»{75}.
Творчество Ницше — настоящий гимн насилию и войне. Он презрительно отметает все традиционные ценности: добро, справедливость, гуманность. Они годятся, по его утверждению, лишь для «рабов», а расе господ дозволено все; ей дано право на насилие и жестокость. Советский ученый А. И. Титаренко считает, что в данном случае речь идет о сознательной ориентации на негативные ценности, своего рода антиидеи.
Эта ницшеанская тенденция получила дальнейшее развитие в фашистской идеологии и пропаганде, которые воздействовали на массовое сознание, переименовывая социальные явления и ценности. «Мир значений, — отмечал польский писатель С. Лем, — был перевернут: позиции добра и зла, чести и бесчестия, добродетели и греха поменялись местами»{76}. Причем переименование ценностей Ницше осуществил с несомненным литературным блеском. Под его обаяние наряду с убежденными реакционерами попадали и левоэкстремистские элементы, плененные внешней радикальностью его суждений. Им нетрудно было войти в роль «сверхчеловеков», так как эта ницшеанская категория не имеет четкой социальной характеристики и под нее можно было подвести в конечном счете кого угодно.
Сила и долговечность влияния ницшеанства в значительной степени объяснялись и тем обстоятельством, что в творчестве Ницше содержались элементы, по сути дела, всех реакционных концепций, надолго опутавших мир буржуазной культуры и идеологии. Ницше сумел синтезировать и облечь в яркую и сравнительно доступную форму социал-дарвинизм и иррационализм, теории «элиты» и «массового общества». Практически на все течения буржуазной реакционной мысли лег отпечаток ницшеанства.
В первую очередь это относится к теориям «элиты» и «массового общества». Среди их авторов — выходцы из разных стран, например француз Г. Лебон, итальянцы В. Парето и Г. Моска, немец М. Вебер, испанец X. Ортега-и-Гассет.