Происхождение фашизма
Шрифт:
В сущности, Штрассер и его люди так же, как и Гитлер, хотели перевести мелкобуржуазный экстремизм в фашистское русло: различие было не в принципах, а скорее в нюансах. Они не столько выражали противоречие между массовым базисом и социальным содержанием фашизма, сколько стремились, играя на этом противоречии, обеспечить себе более мощные позиции во внутрипартийной борьбе. Показательно, что только О. Штрассер и около двух десятков его сторонников в 1930 г. вышли из НСДАП. (Кстати, Штрассер-младший всю жизнь оставался в праворадикальном лагере, а на склоне лет сумел найти общий язык с западногерманскими неонацистами.) Что касается Г. Штрассера, то он осудил своего брата и продолжал сотрудничество с Гитлером.
В рамках нацистского движения штрассеровское крыло выполняло функцию, сходную с той, какую до 1924 г. выполняли сами нацисты в лагере
Чтобы успокоить монополистических магнатов и крупных землевладельцев, Гитлер дал соответствующее толкование тем пунктам «неизменной» программы, в которых наиболее четко выразился антимонополистический настрой мелкой буржуазии. Как свидетельствовал «советник фюрера по экономическим вопросам» В. Кепплер, уже при первой встрече в 1927 г. Гитлер сказал ему, что экономические цели партийной программы «никуда не годятся». Далее Гитлер сослался на то, что он был слишком молод во время разработки и принятия программы, и признал, что в этой части она фактически неосуществима{241}.
В беседе с Р. Брейтингом нацистский фюрер следующим образом раскрывал истинный смысл грозно звучавшего 13 пункта программы НСДАП, где провозглашалась необходимость «огосударствления трестов»: «Правда, в нашей программе под пунктом 13 стоит… социализация, но при чем здесь социализм? Это скверное слово. Прежде всего речь идет не о том, что эти предприятия должны быть социализированы, а только о том, что они могут быть социализированы, если они нарушают интересы нации. Пока они этого не делают, было бы вообще преступно разрушать экономику». «Основная идея экономической политики моей партии… — говорил далее Гитлер, — это чтобы каждый человек сохранил за собой собственность, которую он себе завоевал». Он обещал покончить с «профсоюзной политикой в ее нынешней форме», т. е. лишить рабочий класс результатов почти вековой борьбы с капиталистами{242}.
Нацистский фюрер неустанно вел разъяснительную работу среди воротил финансово-промышленного капитала, выступая с докладами в элитарных клубах, обрабатывая их индивидуально. Ярким примером является его монолог перед старейшиной германского монополистического капитала Э. Кирдорфом, длившийся четыре с половиной часа. Кирдорф, давно мечтавший об авторитарном диктаторском режиме, но не замечавший подходящей личности с фюрерскими задатками, наконец-то увидел ее в Гитлере. Слова о необходимости достижения «национального величия», о «здоровом» и «естественном империализме» не могли не вызвать одобрения Кирдорфа. К тому же они подкреплялись обещанием искоренить «бессмысленную демократию, преобладание числа, т. е. слабости и глупости». Восхищенный старый реакционер немедленно вступил в нацистскую партию, передал в ее распоряжение 100 тыс. марок. Кроме того, он позаботился, чтобы монолог Гитлера был опубликован и распространен среди крупных предпринимателей. По сути дела, это было предвосхищением речи 26 января 1932 г., которая, как известно, оказала серьезное влияние на «капитанов» индустрии в критический период германской истории.
Как и в более ранние времена, нацисты могли опираться и на поддержку зарубежной монополистической реакции. Среди тех, кто способствовал укреплению политических позиций нацистской партии, были такие крупные фигуры международного бизнеса, как нефтяной король из Англии Г. Детердинг, его соотечественники магнаты военной промышленности из концерна «Виккерс», шведский спичечный король И. Крюгер и др. По данным архива рейхсканцелярии, только с апреля 1931 г. по апрель 1932 г. в кассу нацистской партии из зарубежных источников поступило 40–45 млн. марок{243}.
В научный оборот введен обширный материал, неопровержимо свидетельствующий о тесной связи между нацизмом и монополиями. Будучи не в состоянии отрицать многие конкретные факты сотрудничества монополий с нацистами, буржуазные историки пытаются представить дело таким образом, будто нацизм самостоятельно превратился в грозную силу и только после этого правящие круги вынуждены были считаться с ним как с фактором в политической игре. У читателя,
В действительности взлет нацизма в кризисном 1930 г. не был бы возможен, если бы к тому времени экстремизм верхов не достиг такой степени и размаха, не зашел бы так далеко его синтез с экстремизмом мелкобуржуазным. Даже в сравнительно спокойные докризисные годы реакционные группировки монополистического капитала, юнкерство и военщина не оставляли надежд на ликвидацию буржуазно-демократического строя и установление режима диктатуры. До нас дошло множество источников, свидетельствующих об этом, хотя кое-кто из буржуазных историков хотел бы навсегда похоронить их в архивных недрах. Так, Г. Э. Тернер, работая в архиве Рейша, «просмотрел» такой источник, как письмо П. Рейша, относящееся к 1928 г., где тот высказывался в пользу создания «национальной диктатуры»{244}. Еще летом 1926 г. правоэкстремистская военщина с благословения ряда монополистических магнатов готовила переворот, чтобы осуществить «коренное изменение режима», «разгром парламентаризма»{245}.
В авангарде реакции опять находятся короли угля и стали. По отношению к рабочему классу они стояли за политику с позиции силы, а для этого им был нужен «твердый порядок». Электротехнические и химические магнаты лучше приспособились к условиям буржуазной демократии. Более высокие прибыли в этих отраслях, базирующихся на последнем слове техники, создавали объективные предпосылки для социального маневрирования; их хозяева были готовы пойти на долгосрочный сговор с лидерами реформистских профсоюзов. Они довольно уверенно чувствовали себя и на внешних рынках, тогда как угольные и стальные короли ориентировались главным образом на внутренний рынок и остро нуждались в помощи государства, государственных заказах. Если экономические позиции представителей «старых» отраслей тяжелой индустрии ослабли, то их политический удельный вес сохранился, тем более что они опирались на традиционную поддержку консервативных землевладельческих кругов, чье влияние на политическую жизнь особенно возросло с избранием на пост рейхспрезидента потомственного остэльбского помещика П. фон Гинденбурга.
Лидеры тяжелой индустрии планировали создать консервативный противовес слишком радикальному, на их взгляд, рейхстагу. С 1925 г. они требовали преобразования рейхсрата (имперского совета) во вторую палату, формируемую либо по сословному принципу, либо по назначению рейхспрезидента. Причем эта палата должна была располагать правом вето прежде всего по финансовым вопросам, чтобы помешать в случае надобности росту расходов на социальные нужды. Требовали также расширения прав рейхспрезидента: его предполагалось наделить правом формирования правительства из министров-специалистов независимо от рейхстага. Такие планы разрабатывались «Союзом за обновление рейха», состоявшим из представителей крупного капитала и землевладельческой аристократии{246}.
Экстремистские устремления монополий особенно рельефно отразились в деятельности реакционера с довоенным стажем А. Гугенберга, главы суперконцерна, контролировавшего средства массовой информации. Уже к 1927 г. им был разработан план «нового государства» на авторитарной основе. Годом позднее Гугенберг становится лидером Немецкой национальной народной партии, вытеснив с этого поста относительно умеренного графа Вестарпа. Если последний надеялся в сотрудничестве с Немецкой народной партией создать сильную консервативно-либеральную партию, то Гугенберг считал своей задачей формирование широкого экстремистско-националистического объединения правых сил от «Стального шлема» и Пангерманского союза до нацистов{247}. В этом проекте угадываются контуры будущего Гарцбургского фронта 1931 г.