Происхождение фашизма

Рахшмир Павел Юхимович

С фашизмом крупная буржуазия связывала свои надежды на обновление экономической политики Италии. Уже говорилось, что влиятельные промышленно-финансовые круги были недовольны либеральными правительствами, которые пытались маневрировать, шли на определенные уступки трудящимся, вторгались порой в прерогативы предпринимателей. Кроме того, добавился негативный эффект банковского кризиса конца 1921 г., перед которым правительство оказалось несостоятельным.

Со своей стороны Муссолини всячески пытался рассеять опасения банковско-промышленного мира насчет антикапиталистических тенденций фашистского движения, убедить его в том, что именно фашизм сможет обеспечить спокойствие и порядок. Меняется направленность фашистской пропаганды. Псевдореволюционная фразеология отходит на второй план. Главное теперь — обоснование курса на укрепление социальной стабильности в рамках существующего капиталистического порядка. Если XIX век был веком революции, заявлял Муссолини, то XX век стал веком реставрации. Первая мировая война была революционной в том смысле, что она ликвидировала «век демократии, век числа, большинства, количества. Процесс реставрации по направлению вправо виден в своих конкретных проявлениях». Все громче звучит хвала капитализму, представляющему собой прежде всего иерархию, «разработку, отбор и координацию Ценностей, созданных веками, — ценностей, незаменимых и сегодня…»^{209}. Однако Муссолини не мог отказаться от революционаристской позы. Он прекрасно понимал, что фашизм не смог бы выполнять свою социально-политическую функцию и в значительной мере утратил бы ценность для верхов, если бы открыто идентифицировался с буржуазией. С помощью головоломных демагогических трюков Муссолини пытается решать одновременно обе задачи. «Фашистская резолюция», разглагольствовал он, будет не экономической, а политической. Ее задачей не является разрушение буржуазного экономического порядка, а лишь модернизация его посредством синдикалистского импульса, который ликвидирует социальные противоречия и превратит итальянцев в социально единую нацию производителей^{210}. На основе такой словесной эквилибристики без труда можно было провозгласить революцией любую акцию, с помощью которой фашистам удалось бы приобщиться к власти.

Главарь фашистов начинает много говорить о компромиссах. Уже после выборов 1921 г. он помышляет о министерском портфеле. Особенно нравится ему портфель министра иностранных дел. Но сначала надо было укрепить контроль над собственным движением, придать ему более респектабельный облик. Необходимо было обуздать провинциальных фашистских главарей, демонстративно именовавших себя расами (так называли эфиопских племенных вождей). Расы чувствовали себя полновластными хозяевами на местах. Там они находили поддержку администрации и местных нотаблей. Привыкшие к постоянным террористическим акциям, ощущая почти полную безнаказанность, они и приход к власти мыслили однозначно: только поход на Рим, который представлялся этим провинциальным головорезам большой карательной экспедицией вроде тех, что они совершали чуть ли не ежедневно против рабочих и крестьянских организаций. Автономия местных фашистских организаций также таила опасность (кое-где дававшую о себе знать), что в них может скопиться неконтролируемый, преимущественно антикапиталистический экстремистский заряд.

Ареной укрощения строптивых расов стал римский съезд (ноябрь 1921 г.), где фашистское движение было преобразовано в партию. Сочетая кнут с пряником, Муссолини в принципе добился своего. Не обошлось без перепалок, однако финал был театральным: «братские» объятия и поцелуи. Самому красноречивому представителю фронды Д. Гранди Муссолини предложил руководство римским изданием «Пополо д’Италиа» и соредакторство теоретического журнала «Джераркия». Гранди не устоял перед таким соблазном. В начале 1922 г. в «Пололо д’Италия» можно было прочесть написанную им статью «Миф и реальность», где он ставил вопрос о тактике фашистов и давал на него хотя и несколько уклончивый, но все-таки совсем иной ответ, чем до римского съезда: «Реформисты фашизма? Может быть, да»^{211}. Консолидация партии, укрепление личных позиций Муссолини обеспечили ему значительную свободу маневра.

Чтобы еще более упрочить связь с крупным капиталом, Муссолини и его «мозговой трест» разрабатывают такую экономическую программу, в которой учтены самые насущные требования финансово-промышленных магнатов. Еще летом 1921 г. Муссолини, используя сравнение государства со сторуким гигантом, говорил, что «девяносто пять рук следовало бы ампутировать, т. е. нужно превратить государство в институт чисто юридический и политический». Необходимо вернуться к государству «манчестерского», т. е. классически либерального, типа. На римском съезде Муссолини развивает эту линию: «В экономических делах мы являемся либералами, так как считаем, что национальная экономика не может быть доверена коллективным и бюрократическим ведомствам». Было обещано превратить в частные предприятия железные дороги и телеграф. «Государство этическое, а не государство монополистическое», — провозглашал главарь фашистов.

Фашистские авторитеты в области экономики (А. Де Стефани, М. Рокка, О. Корджини) развивают эту тему, находившую горячий отклик у делового мира. Они требовали лишить парламент инициативы предлагать новые расходы. В разработанной ими программе речь шла о реформе государственного аппарата, о передаче государственных предприятий в частные руки, об ограничении масштабов общественных работ. По мнению фашистских «либералов», нужно было пересмотреть социальные законы, «которые сковывали производство»: «национальной экономике может только повредить обложение налогами богатых в пользу бедных»^{212}.

Выступая 20 сентября 1922 г. в Удине, Муссолини уверял промышленников, что фашизм положит конец всякому государственному вмешательству в экономику. Об этом он говорил и во время встречи с «капитанами индустрии» 16 октября 1922 г., т. е. в самый канун «похода на Рим». Эволюция экономической программы фашистской партии свидетельствует о том, что фашисты соизмеряли свои программные положения прежде всего с интересами финансово-промышленных магнатов. Если тех обременяло государственное вмешательство, фашисты становились «либералами».

Многообещающая экономическая программа фашистов еще более усиливала желание промышленников и банкиров увидеть их партию у власти. Накануне «похода на Рим» Муссолини мог твердо рассчитывать на политическую, экономическую и моральную помощь делового мира. Это придавало ему уверенность в той сложной политической игре, которую он вел сразу за несколькими столами.

Муссолини стучится во все двери. Он готов обсуждать самые невероятные варианты правительственных коалиций. Главарь фашистов в решающие месяцы 1922 г. ведет почти синхронно переговоры с Саландрой, Орландо, Джолитти, Нитти, Д’Аннунцио, премьер-министром Фактой. К этому следует добавить контакты с крупными промышленниками и финансистами, двором, армией. Особенно ловко были проведены переговоры с премьер-министром Фактой, которого не без основания считали ставленником Джолитти. Муссолини опасался авторитета и опыта «человека из Дронеро» и предпочитал иметь дело с недалеким и серым премьер-министром. Муссолини сумел убедить его. К осени 1922 г. Факта был уверен, что только он сможет решить важнейшую политическую задачу, стоявшую перед итальянскими верхами, и войдет в историю как политик, которому удалось «нормализовать» фашизм. Факта даже позволил себе повести двойную игру по отношению к своему покровителю Джолитти. В конечном счете он был одурачен Муссолини, как, впрочем, и многие другие. Столь широкий диапазон тактических маневров Муссолини объяснялся тем, что практически все основные фракции верхов и их лидеры были готовы в той или иной мере сотрудничать с фашизмом. Кому из партнеров Муссолини по переговорам не хотелось предстать в роли спасителя буржуазного общества, сумевшего «приручить фашизм»? Не будь столь далеко идущего совпадения целей и интересов правящих верхов и фашистов, никакая тактическая изворотливость Муссолини не смогла бы подготовить исход событий осени 1922 г.

Путь к власти фашистам был практически открыт после того, как стала очевидной невозможность сформирования антифашистской коалиции. В стране не созрели предпосылки для сотрудничества между левыми и буржуазно-демократическими силами. В левом лагере не было единства. Социалистическая партия раздиралась внутренними противоречиями между реформистами и максималистами. Реформистские элементы из социалистической партии и профсоюзов занимали пассивную, фактически непротивленческую позицию. Эффективность антифашистской борьбы молодой коммунистической партии, созданной лишь в январе 1921 г., снижалась из-за ее относительной слабости, недостаточности политического опыта. Слабость антифашистского лагеря продемонстрировала неудача всеобщей забастовки в августе 1922 г.^{213}И правящие верхи, и фашисты чувствовали, что следует торопиться, чтобы не упустить благоприятный для государственного переворота момент.

Разобщенность антифашистских сил поставила решение вопроса о приходе фашизма к власти в зависимость от позиции верхов, а это и предопределило приход к власти Муссолини. Осенью 1922 г. речь могла идти лишь о его конкретных сроках и условиях. Как раз эти конкретные проблемы и обсуждались во время непрерывных переговоров, которые активно вел Муссолини с разнообразными партнерами. По мере того как лидер фашистов обретал все большую уверенность в скором приобщении к власти, росли его притязания. Если недавно он готов был удовлетвориться министерским портфелем, то теперь он собирался стать главой правительства. В донесении армейской разведки от 17 октября 1922 г. излагалось содержание конфиденциальной беседы Муссолини с одним из приближенных. Будущий дуче говорил, что «все готово для военного переворота…». Причем Муссолини «настолько уверен в победе и в том, что он хозяин положения, что он предвидит даже первые акты своего правительства». Когда собеседник задал вопрос, не лучше ли было бы найти решение путем участия фашистов в правительстве, Муссолини ответил: «В этом случае мы превратились бы в пленников; участие в правительстве означало бы ликвидацию фашизма»^{214}.

Тем не менее и в конфиденциальных беседах Муссолини не открывается до конца. Официальная фашистская историография изображала дуче главным организатором и руководителем «похода на Рим», превозносила его решительность и непреклонность. Между тем есть свидетельства ближайших его клевретов о том, что он склонялся скорее к компромиссу и им приходилось «гнать его в Рим пинками»^{215}. Это две крайние точки зрения, истина скорее всего между ними. Вероятно, Муссолини, если бы дело зависело только от его воли, предпочел бы спокойный путь в правительство. Но за его спиной была целая армия алчущих власти мелких и средних фашистских иерархов, а самое главное — множество обманутых его пропагандой рядовых фашистов, нетерпеливо ожидавших обещанной «революции». Муссолини не мог не считаться с экстремистской динамикой своего движения, кроме того, риск, связанный с осуществлением переворота, к осени 1922 г. был сведен к минимуму. Расстановка сил в правящем лагере служила гарантией успеха. Тем не менее Муссолини решил подстраховаться. Сам он стоял как бы над практической подготовкой к походу, сохраняя полную свободу рук, оперативное пространство для маневрирования, и в любой момент мог бы отмежеваться от мероприятия в случае его неудачи.