Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)
Шрифт:
В Уан Мухуджиаг в Ахаггаре остеологические материалы дали будто бы много останков быков, а также коз/овец [811, с. 225]. Однако недоумение вызывает тот факт, что все животные здесь, кроме «немногочисленных антилоп», были определены исключительно как домашний крупный рогатый скот, козы и овцы. Это удивляло и самого руководителя работ Ф. Мори [809, с. 238, 239]. Скорее всего этот факт следует объяснять неудовлетворительностью определений фауны. В публикации не приводится ни статистика, ни критерии определения видов животных и степени их доместикации, а вид «коз/овец» остается неустановленным. В число последних могли благополучно входить гривистые бараны, на которых до сих пор охотятся туареги Ахаггара [831, с. 157]. Что же касается костей быков, то лишь один экземпляр, датированный 4600 ± 120 (4002) Г. дон. э., может быть отнесен к домашней особи [811, с. 225].
Адрар Бу является наиболее интересным памятником культуры Тенере (6360–2950 [5360–2400] гГ. до н. э.), одна из отличительных особенностей которой заключается в наличии массы терочников и зернотерок. Судя по остеологическим данным, в раннем неолите местное население жило
Недавно начатые исследования в Арлите позволили обнаружить несколько поселений и могильник, сходные по культуре с Адрар Бу [882, с. 182]. С поселений имеется единственная дата — 2570 (2130) год до н. э., а могильник датируется 4340–3400 (3600–2800) гГ. до н. э. [757, с. 164, 218]. Среди костей предварительно удалось установить образцы, принадлежавшие двум породам крупного рогатого скота, карликовым козам и овцам [757, с. 164, 165; 494, с. 83].
В Менье никаких костей домашних животных установлено не было [678, с. 149].
При раскопках в Ин-Итинен (Таюсили) в слое, датированном второй половиной IV (первой половины III) тысячелетия до н. э., был найден целый череп козы [757, с. 99, 100].
Поселки Каркаришинкат были обнаружены в Мали. Они исследовались пока что лишь предварительно с помощью небольших шурфов. Поэтому выводы об их населении и его образе жизни также имеют лишь самый предварительный характер. Люди здесь жили более или менее оседло и занимались охотой, рыболовством и собирательством. По-видимому, они знали и скотоводство, анализ которого крайне затруднен малоудовлетворительными остеологическими определениями. Подавляющее большинство костей принадлежало быкам, однако ни их видовая принадлежность, ни степень доместикации установлены не были. В стаде имелись и козы, но их кости не удалось отделить от костей газелей. Вопрос о земледелии вопреки его отрицательному решению автором раскопок А. Смитом следует пока оставить открытым [940, с. 33–54].
В Южной Мавритании поселки Дар Тишитт возникли в конце III (начале II) тысячелетия до н. э. К 1700 (1500) Г. до н. э. их обитатели уже, бесспорно, были скотоводами и пасли крупный рогатый скот и коз [816, с. 191].
Как ни скудны приведенные выше материалы, они недвусмысленно свидетельствуют о двух обстоятельствах, чрезвычайно важных для характеристики хозяйства неолитических обитателей Сахары. Во-первых, уже во второй половине V (IV) тысячелетия до н. э. или несколько раньше здесь возникло скотоводство. Во-вторых, в стадах помимо крупного рогатого скота имелся и мелкий рогатый скот. Значение этих фактов для уяснения картины становления производящего хозяйства весьма велико, тем более что они наконец-то позволяют оценить место сахарского наскального искусства как источника для изучения первобытного хозяйства.
Древние гравировки и росписи, в большом количестве встречающиеся в ныне пустынных районах, издавна использовались различными специалистами для изучения динамики развития сахарского общества, причем главным образом анализировалась его хозяйственная основа. Как ни странно, критическое рассмотрение степени информативности изучаемых сюжетов, которое, казалось бы, должно было предшествовать подобного рода работе, никем из исследователей проведено не было. Поэтому недостаточно критический подход к интерпретации наскальных изображений уже давно породил мнение о существовании в неолите скотоводов-кочевников, разводивших крупный рогатый скот. Этот вывод настолько укоренился в науке, что зачастую воспринимается как надежно установленный факт, не вызывающий никаких сомнений. В действительности, как известно, памятники первобытного искусства требуют особых критериев оценки, и, уж во всяком случае, при их использовании для реконструкции различных явлений первобытной жизни следует проявлять максимальную осторожность. Ведь явления реальной действительности отражались в первобытном искусстве не прямо, а через призму специфических представлений древних людей, которые при оценке этих явлений пользовались совершенно иными критериями, чем изучающие их специалисты. Помимо общих логических аргументов в пользу этого заключения можно привести массу фактов, накопленных современной этнографией, которые свидетельствуют о несовпадении или неполном совпадении картины хозяйственной жизни народа, полученной непосредственным наблюдением с применением новейшей методики исследования, и той, которая выявляется путем опроса населения.
Все это необходимо, учитывать при анализе сюжетов древнего искусства. Против мнения о кочевниках-коровопасах в неолите говорит целый ряд наблюдений. Во-первых, кроме коров на изображениях «скотоводческого периода» имеются козы и овцы, что мало кем из исследователей учитывается. Великолепные панно с изображениями крупных стад, состоящих не только из крупного рогатого скота, но в не меньшей степени из коз и овец, опубликованы А. Лотом. Представляется существенным, что они относятся не только к поздним, но и к ранним фазам «скотоводческого» периода [757, с. 250, рис. 44, с. 153, 154, рис. 55; 472, с. 260; 680, с. 270]. Во-вторых, крупный рогатый скот, как показывают этнографические данные (прежде всего африканские), с давних пор имел важное культовое и престижное значение, что не позволяет понимать многочисленность его изображений как указание на его ведущую роль в хозяйстве. По тем же соображениям превалирование скотоводческих сцен нельзя интерпретировать как свидетельство отсутствия земледелия, так как вообще земледельческий быт находит в искусстве иное отражение, чем скотоводство. В сахарском искусстве известны сцены жатвы. Одно время А. Лот считал их доказательством земледелия, однако позже изменил свое мнение, поскольку они в той же степени могут свидетельствовать и о собирательстве. По-видимому, окончательный ответ на вопрос о древности земледелия в Сахаре сможет дать только археология. Наконец, следует отметить, что датировка рассматриваемых сюжетов до сих пор дискутируется. Ф. Мори, пытавшийся возвести начало скотоводческого периода к VII (VI) тысячелетию до н. э., основываясь на единичной радиокарбонной дате, кажется, отказался от этого под влиянием критики со стороны А. Лота [811, с. 241; 809; 756; 810]. Последнему в 60—70-х годах удалось получить целую серию дат, хорошо укладывающуюся в пределах второй половины V–III (IV–II) тысячелетий до д., э. [757, с. 67, 68, 99, 100, 155]. Поэтому в настоящее время нет оснований датировать начало «скотоводческого периода» ранее середины V (IV) тысячелетия до н. э.
Не лучше обстоит дело и с антропологическим материалом. Изучение искусства «скотоводческого периода» показывает доминирование протосредиземноморского расового типа при почти полном отсутствии негроидного [202, с. 47, 124–127; 811, с. 56]. Вместе с тем антропологические данные позволяют увязывать неолит суданской традиции именно с негроидами [471, с. 202; 676, с. 100, 101]. Означает ли это, что искусство «скотоводческого периода» принадлежит полностью прото средиземноморцам? Мнения ученых на этот счет коренным образом расходятся [471, с. 202; 676, с. 100, 101]. Окончательно установлено лишь то, что протосредиземноморцы и негроиды жили бок о бок в Северной Африке еще в эпипалеолите, когда ни земледелия, ни скотоводства здесь не было [108, с. 395, 396]. Поэтому было бы неверным утверждать, что производящее хозяйство было привнесено сюда в ходе большой миграции переднеазиатского населения. Противопоставление северных скотоводов-средиземноморцев южным негроидам, земледельцам и рыболовам, которое порой и ныне встречается в литературе [591, с. 166–168; 472, с. 259], не имеет серьезных оснований, так как и скотоводы Нубии второй половины V–IV (IV) тысячелетия до н. э., и скотоводы Арлита второй половины V — первой половины III (IV–III) тысячелетия до н. э., как выяснилось, были в основной своей массе негроидами [550, с. 586; 757, с. 221].
Приведенный критический обзор показывает, что окончательное выяснение вопроса о генезисе неолитического хозяйства в Сахаре является делом будущего. Вместе с тем уже сейчас можно наметить некоторые пути его решения. Собственно говоря, в литературе уже выкристаллизовались две гипотезы, наиболее последовательно с учетом новейших данных отраженные в работах Т. Хейса и Дж. Кларка. Первый считает, что сахарское население перешло к скотоводству самостоятельно, одомашнив местного тура [639, с. 193–201], тогда как второй допускает проникновение первых домашних животных извне (из Европы или из Египта), которое наряду с последующей доместикацией местных животных привело к сложению скотоводческого уклада [494, с. 78]. Т. Хейс основывается главным образом на данных остеологии, по которым сахарские и египетские скотоводы выпасали будто бы разные породы крупного рогатого скота: в Фаю-ме встречен длиннорогий скот, а в Уан Мухуджиаг и Адрар Бу — короткорогий. Но на двух последних памятниках видовое определение удалось сделать только для двух образцов (!), что ни в коей мере не исключает элемент случайности. Действительно, на росписях «скотоводческого периода» встречался равным образом и длиннорогий и короткорогий скот [811, рис. 105; 757, с. 149]. Недавно достоверность их идентификации была подтверждена остеологическими исследованиями в Арлите, где удалось зафиксировать оба вида [757, с. 224]. Более того, по заключению Г. Эпштейна, короткорогий скот произошел от домашнего длиннорогого [563, I, с. 307–326].
Все это, конечно, не исключает вероятности одомашнивания местного африканского тура, которое, вне всякого сомнения, осуществлялось скотоводами Сахары. Вместе с тем в пользу решающей роли внешнего импульса в сложении сахарского скотоводства свидетельствует наличие здесь с самого раннего периода коз и овец, которые не могли быть одомашнены в Сахаре. Надо ли связывать этот импульс непосредственна с египетским влиянием? В свете последних исследований, не подтверждающих распространенное одно время мнение об интенсивных прямых контактах Египта и Сахары в додинастический период, это направление поисков становится все менее перспективным. Напротив, с развитием археологических исследований в Нубии вырисовывается все более важная ее роль как центра формирования чисто африканских систем производящего хозяйства. Проникновение производящего хозяйства из Египта в Нубию не привело к сколько-нибудь заметной смене населения; оно как бы наслоилось на местный субстрат, традиции которого во многом определяли развитие здешней культуры и впоследствии. Именно в Нубии и, возможно, в Верхнем Египте на этой синтетической основе могла совершиться доместикация африканских растений. Некоторые намеки на это уже имеются. При исследовании бадарийских памятников в Верхнем Египте наряду с ячменем и эммером часто встречались и остатки проса [640, с. 552–554]. Гипотеза некоторых специалистов о ранней доместикации сорго в Нубии [494, с. 82, 83; 973, с. 30, 31] как будто бы подтверждается раскопками в Кадеро, где на стенках глиняных сосудов были обнаружены отпечатки сорго и реже — проса [726, с. 166]. Что же касается данных о контактах древних нубийцев с западными соседями, то их более чем достаточно. Ведь неолитические общества Нубии в целом входили в массив неолита суданской традиции, состоявший из родственного населения с едиными в своей основе традициями материальной культуры и быта, различавшимися лишь в деталях. Значение нубийского центра подтверждается и некоторыми лингвистическими данными. Как сообщает Ч. Ригли, во многих суданских и восточноафриканских языках термин «крупный рогатый скот» происходит от нубийской формы «ти» [1043, с. 69].