Происхождение скотоводства (культурно-историческая проблема)
Шрифт:
С конца плейстоцена в Юго-Восточной Азии широко распространилась хоабиньская культура [44, с. 72—107; 783, с. 89–94; 615, с. 300–316], носители которой вели правильный сезонный образ жизни, чередуя обитание в пещерах и на открытых прибрежных стоянках. Главным объектом охоты хоабиньцев были дикие свиньи, на втором месте шли олени. В меньшей степени охотились на других животных, из которых следует особо отметить диких буйволов (Bubalus bubalis) и гауров (Bibos frontalis). [615, с. 307–310]. Хоабиньцы занимались также рыболовством, особенно в прибрежных районах, однако главной сферой их деятельности было собирательство, о чем говорит как своеобразный облик их материальной культуры, так и отсутствие зооморфных изображений в искусстве [44, с. 94]. Не так давно ученым удалось обнаружить остатки растений, которые они собирали. Факт этот первоначально был расценен как указание на земледелие [614, с. 102], что встретило вполне обоснованные возражения со стороны ряда специалистов [1045, с. 4; 578, с. 284–286; 632, с. 52; 991, с. 19]. Сейчас нет оснований видеть в хозяйстве хоабиньцев конца плейстоцена — начала голоцена нечто большее, чем собирательство, охоту и рыболовство. Столь же осторожно надо оценивать единичную находку кости «домашней свиньи» в «Пещере духов» в Таиланде, тем более что костный материал более позднего времени как будто не подтверждает наличия здесь скотоводства [614, с. 95, 98]. Не менее ошибочно отрицание потенциальных возможностей хоабиньцев, которые, несомненно, заложили
Несомненно, одной из древнейших земледельческо-скотоводческих культур Юго-ВОсточной Азии является открытая недавно в северной части плато Корат в Таиланде культура банчиенГ. Сейчас помимо уже известного с конца 60-х годов поселения Нонноктха зафиксировано еще несколько памятников, часть из которых (и в первую очередь Банчиенг) подверглась более или менее систематическим раскопкам. Серия радиоуглеродных и термолюминесцентных дат позволяет датировать ранний этап этой культуры IV (серединой IV — началом III) тысячелетием до н. э. [616, с. 15–17; 660, с. 3]. К сожалению, этот этап изучен пока что недостаточно. Относящиеся к нему нижние слои изученных памятников представлены исключительно погребениями; остатки поселений, также прорезанных многочисленными погребениями, появляются позже. Как бы то ни было, самые ранние памятники уже бесспорно связаны с земледельческо-скотоводческим населением. Об этом говорит развитой характер культуры, топография памятников и самое главное — многочисленные отпечатки риса на сосудах. Более того, уже самые ранние слои Банчиенга дали многочисленные находки бронзовых изделий. Костный материал весьма детально изучен на поселении Нонноктха [660], где, как выяснилось, главным источником мяса являлись быковые, свиньи и в несколько меньшей степени олени. Любопытно, что из погребений происходили в основном кости быковых и свиней, тогда как основная масса костей оленей и других животных встречена вне погребений. Население Нонноктха уже имело домашних животных. Это прежде всего собаки и свиньи, доместикация которых надежно установлена по морфологическим показателям [660, с. 72 сл.]. Сложнее оказалось идентифицировать кости быковых. Первоначально исследователи сочли их мелкие кости принадлежащими зебу [661, с. 54–56]. Однако в самой Юго-Восточной Азии местной основы для доместикации зебу не было и, коль скоро определения оказались бы верными, следовало бы говорить, о контактах с Индией, свидетельств которых ни в Нонноктха, ни в других местах обнаружить не удалось. Кроме того, сами авторы этих определений (Ч. Хаем и Б. Лич) не были в них полностью уверены. Поэтому пересмотр первоначальных выводов Ч. Хаемом, детально изучившим коллекцию из Нонноктха, не оказался неожиданным. Ч. Хаем пришел к заключению, что останки быковых принадлежали преимущественно гауру и бантенгу; кости буйвола встречались крайне редко, а зебу не было вовсе. При этом вне погребений кости принадлежали крупным особям, сходным с дикими, а в погребениях — более мелким. По предположениям Ч. Хаема, жители Нонноктха клали с умершим мясо исключительно домашних животных [660, с. 44–69, 134–139]. Таким образом, население культуры Банчиенг представлено рисоводами, разводившими свиней и одомашненных гаура и бан-тента (гаяла и балийский скот).
Во Вьетнаме производящее хозяйство возникло, видимо, несколько позднее. Правда, некоторые специалисты считают, что домашние животные и птицы (буйволы, свиньи, собаки, куры) уже представлены в материалах раковинной кучи Да-Бут в период среднего неолита [760, с. 41], однако, по мнению советских ученых, здесь была домашней лишь собака [44, с. 119–122; 239у с. 29]. Напротив, в позднем неолите население Вьетнама уже знало рисоводство и обладало домашними животными (буйволами, свиньями и крупным рогатым скотом). Вьетнамские исследователи датируют этот период серединой V — серединой III (IV–III) тысячелетия до н. э. [760, с. 46], однако не менее вероятна более поздняя датировка (вторая половина III–II [II] тысячелетия до н. э.) [44, с. 129].
В Китае наиболее ранние рисоводческие культуры известны в устье р. Янцзы и в соседних районах. Наиболее древняя из них — недавно открытая культура хэмуду, датированная первой половиной V (второй половиной V) тысячелетия до н. э. [10] . Позже ее сменила культура цинляньган, относившаяся ко второй половине V — первой половине IV (IV) тысячелетия до н. э. [186, с. 39–42]. Другие рисоводческие культуры Китая (лян-чжу, цюйцзялин, паомалин) также располагались вдоль р. Янцзы от ее среднего течения до устья, но в более поздний период (конец IV–III [III] тысячелетия до н. э.) [186, с. 42–45; 477, с. 527]. Все они являются древнейшими известными раннеземледельческими культурами Южного Китая. К сожалению, сколько-нибудь надежных сведений о доместикации животных в Китае почти нет. Детальное изучение результатов остеологических определений, проведенное Хэ Пинди, показало, что в лучшем случае китайские специалисты определяют животных до вида, тогда как критерии доместикации ими, как правило, не анализируются [663, с. 91, 92]. Среди костного материала на памятниках культуры цинляньган попадались останки таких «потенциально домашних» животных, как свиньи, собаки, крупный рогатый скот, буйволы, овцы. Некоторые из китайских ученых считают этих животных уже, несомненно, домашними, однако другие, как, например, Хэ Пинди, предупреждают против скоропалительных выводов, указывая на отсутствие обстоятельной публикации остеологических коллекций [663, с. 98—100]. Эту осторожность можно только приветствовать. Как бы ни трактовать указанные данные, они, безусловно, свидетельствуют о том, что большинство из перечисленных животных водилось в низовьях Янцзы и теоретически они могли быть одомашнены местным населением. Оговорки требует лишь утверждение Хэ Пинди об автохтонной доместикации обцы в Китае [663, с. 107]. По твердо установленным зоологами данным, муфлоны границ Восточной Азии никогда не достигали. Овцы в Китае представлены лишь разновидностями архаров, ареал которых захватывает северные районы Северного Китая, нигде не приближаясь к Янцзы [79, с. 78]. Данные о наличии «домашних» овец в культуре цинляньган тем подозрительнее, что они происходят лишь с одного из четырех поселений, откуда имеется остеологический материал. Более того, на этом поселении (Люлинь) кости овец составляют всего около 3 %, подавляющее большинство материалов происходит от свиней (61 %), на втором месте идут олени (21 %), на третьем — быки (11 %) [663, с. 99]. Поэтому вопрос о том, каким образом восемь костей овец попали на поселение Люлинь, еще предстоит тщательно изучить. Во и-сяком случае, их принадлежность домашним животным пока что представляется сомнительной, тем более что из всех синхронных цинляньгану культур только в яншао в двух случаях удалось зафиксировать кости овец, которые, более чем вероятно, принадлежали диким животным [663, с. 93–95]. Для более позднего периода кости овец были обнаружены только на поселениях культуры луншань. Вопрос об их происхождении будет рассмотрен ниже. Что же касается свиней и собак, то об их разведении носителями древних рисоводческих культур Китая можно говорить с гораздо большим основанием. Во всяком случае, судя по определениям палеозоологов, домашних свиней и собак знали уже носители культуры хэмуду.
10
Сведения о ней мне любезно предоставил М. В. Крюков.
Картина происхождения производящего хозяйства в Северном Китае, Монголии, Манчжурии и Приморье до сих пор окончательно не выяснена. Эта проблема в значительной мере связана с вопросом о происхождении раннеземледельческой культуры яншао, который разные исследователи сейчас решают по-разному. В зарубежной науке долгое время господствовало убеждение, что истоки культуры яншао следует искать на западе. В настоящее время этой точки зрения придерживается Л. С. Васильев [69, с. 146–151]. Китайские археологи издавна отстаивали теорию о сугубо местных северокитайских корнях яншао, к чему сейчас склоняются и некоторые другие специалисты, не обнаруживающие никаких контактов с западными регионами в раннем неолите [479, с. 5, 6; 1006, с. 23–29; 481, с. 204–206]. Сторонники обеих точек зрения в основной своей массе "предполагают, что в остальные районы Китая и примыкающие к нему области земледелие и скотоводство попали вместе с расселявшимися из Северного Китая мигрантами-луншаноидами, потомками яншаоcцев. Впрочем, после получения необычно ранних дат для древнеземледельческих культур Южного Китая и Юго-Восточной Азии в лагере сторонников этой концепции возникли некоторые колебания. Так, Чжан Гуанчжи, хотя и продолжает в целом придерживаться концепции о распространении луншаноидов с севера на юг, уже не настаивает на ней столь категорично, как раньше, и допускает возможность альтернативного решения, признавая, что они могли равным образом двигаться и в обратном направлении [ср. 479, с. 5, 6; 477, с. 527]. Действительно, с развитием археологических исследований все более перспективным становится поиск истоков культуры яншао, а вместе с ней и так называемых луншаноидных культур в Южном Китае, на территории которого складывались многие из культурных элементов, вошедшие в самые различные неолитические комплексы Китая [180, с. 147; 356, с. 88, 89; 364, с. 119–122; 139, с. 154, 155; 417, с. 167; 663, с. 37–40].
Впрочем, как бы ни были близки и взаимосвязанны проблемы происхождения культуры яншао и возникновения производящего хозяйства в Северном Китае, решения их ни в коей мере не могут подменять друг друга. В самом деле, признание южных корней яншао само по себе еще не дает права судить о хозяйстве и образе жизни пришельцев. Поэтому за неимением четких археологических данных, которые могли бы прояснить картину, специалистам пока что приходится ограничиваться гипотезами. Одна из гипотез гласит, что пришельцы, будучи выходцами из восточногималайского очага доместикации, принесли с собой земледельческие навыки, в частности они еще до прихода в лессовый район умели выращивать просо [362, с. 10–12]. Вторая гипотеза, наоборот, утверждает приоритет лессового района в возникновении просяного земледелия у мигрантов, которые до прихода на север занимались охотой, рыболовством и собирательством [663, с. 40–42]. Слабость первой гипотезы заключается в основном в отсутствии сколько-нибудь убедительных доказательств в пользу южного происхождения просяных культур. Нельзя, конечно, не признать всей сложности проблемы поиска центров происхождения культурных видов проса, так как ареалы диких сородичей этих растений остаются в значительной степени неизученными. И все же трудно согласиться с теми, кто стремится выводить просяное земледелие с тропического юга, природная обстановка которого мало благоприятствовала обитанию таких ярко выраженных ксерофильных растений, как просо. Напротив, гораздо более аридные условия Северного Китая и соседних с ним территорий [11] несравненно лучше подходили для диких видов проса, и не случайно именно здесь ботаники локализуют гипотетический центр их доместикации [663, с. 57, 58]. Эта идея кажется тем более справедливой, что ареалы известных ныне в Евразии диких просяных культур тяготеют к поясу степей, протянувшихся от Европы до Тихого океана.
11
Они и в прошлом были более аридными, чем на юге (иное мнение см. [363, с. 21]).
Слабость второй гипотезы состоит в полной неразработанности проблемы становления земледелия в лессовом районе. Малоправдоподобно, что охотники, рыболовы и. собиратели, придя в бассейн Хуанхэ, молниеносно перешли к земледелию на основе просяных культур, совершенно незнакомых им в предшествовавший период. Другое дело, если их миграция совершилась значительно ранее первой половины V (V) тысячелетия до н. э. и они относительно долго занимались усложненным собирательством проса. Теоретически это не противоречит мнению о южном происхождении пришельцев, так как и южномонголоидный антропологический тип, и шнуровая керамика — факты, имеющие решающее значение для поиска южных корней яншао, — появились в Южном Китае не позднее раннего голоцена и, видимо, до возникновения производящего хозяйства. Распад сино-тибетской языковой семьи начался также, очевидно, раньше
V тысячелетия до н. э. [389, с. 101, 103]. По предположению Чжан Гуанчжи, шнуровая керамика Северного Китая уходит корнями в столь же отдаленную эпоху, как в Юго-Восточной Азии и Японии [479, с. 4, 5]. Однако фактических подтверждений этого тезиса пока не найдено, и хотя в бассейне Хуанхэ известны немногочисленные микролитические памятники, очевидно, более ранние, чем культура яншао, их связи с ней остаются неизученными [186, с. 20–24, 52, 53]. Как бы то ни было, твердо установлено сейчас лишь одно: во второй половине V — первой половине IV (IV) тысячелетия до н. э. в среднем течение Хуанхэ обитало относительно развитое население, которое уже выращивало просо и разводило свиней и собак [186, с. 24–30; 69, с. 152 и сл.; 663, с. 43–95].
С гораздо большей уверенностью можно говорить о местном субстрате древнейших земледельческих культур Северо-Восточного Китая и Среднего Амура, которые восходят своими корнями к автохтонным микролитическим культурам оседлых рыболовов, охотников и собирателей, перешедшим со временем к выращиванию проса и разведению свиней и собак. В Северо-Восточном Китае эти культуры (линьси — чифэн) возникли в первой половине IV — первой половине III (IV–III) тысячелетия до н. э. [186, с. 19], а в среднем течение Амура (осиноозерская культура) — в первой половине III (второй половине III) тысячелетия до н. э. [251, с. 3–4; 110, с. 236].
Взаимоотношения указанных культур с яншао изучены недостаточно. Некоторые специалисты считают отмеченные районы весьма благоприятными для становления производящего хозяйства и на этом основании выделяют особый дальневосточный очаг, включая в него Монголию, южную часть советского Дальнего Востока, Внутреннюю Монголию, Северо-Восточный Китай и Корею [251, с. 11–14; ср. 1006, с. 23]. По мнению других исследователей, «выделение самостоятельного дальневосточного очага вряд ли оправдано» [110, с. 239]. Казалось бы, черты сходства с яншао, встречающиеся на неолитических памятниках Северо-Восточного Китая, можно трактовать как свидетельство продвижения на север южных земледельцев, передавших земледельческо-скотоводческие навыки своим северным соседям [191, с. 59; 69, с. 217; 1006, с. 27–29]. Однако С. Кучера показал возможность альтернативного решения вопроса: по его мнению, микролитические культуры Северо-Восточного Китая продвигались на юг, будучи уже земледельческими, и столкнулись с носителями культуры яншао лишь на позднем этапе своего развития, в результате чего в пограничной зоне и возникли памятники смешанного характера [186, с. 19–20].