Прокламация и подсолнух

Сович Мила

Нижняя створка конюшенных ворот отлетела с хрустом, перекосилась в петлях. Мальчишка-боер хлопнулся спиной о землю, покатился кубарем, вскочил, ошалело повел глазами. Макарко с лопатой в руках как раз пригнулся в сломанных воротах, и Штефан бросился на него, успел заехать наотмашь в ухо, но пропустил тычок черенком – и, согнувшись, отлетел назад.

– Прекратить! – рявкнул Симеон с галерейки. – Кому говорю, паршивцы! А ну стой!

Не услышали, хищно кружа друг против друга. Симеон выругался, бросился к лестнице. Снизу, с дороги, кто-то тоже бежал, но не успели –

Макарко взревел, занося лопату, Штефан прянул вперед и в сторону. Вцепился в черен, опрокидываясь, дернул на себя, подставил ногу – и отправил противника в полет, закончившийся в поперечине коновязи. Бревно жалобно хрустнуло, вкопанная стойка завалилась с треском, едва не пришибив самого Штефана.

Мелькнула тень, и Гицэ встал между ними, держа ружье наперевес.

– А ну, стой, в бога душу распротак! Угомонитесь, черти! Что не поделили? Эй, ты, мать твою, лопату брось! А ты оставь деревяшку в покое!

Симеон присел на колодезный сруб и мысленно поблагодарил Господа за возвращение Гицэ: если бы не он, было бы сейчас смертоубийство, раз уж за подручные предметы схватились. Вон зыркают друг на друга с ненавистью, будто два кота на заборе. Грязны, как свиньи, морды в крови, рубахи изодраны. Морщатся, хватаясь за бока и спины, но таращатся непримиримо...

– А ну-ка подай лопату, – негромко велел Симеон Штефану. – Гицэ, глянь, Макарко себе хребет не сломал?

– Нет, – Гицэ вздернул парня на ноги. – Только коновязь.

Лопату тоже сломали – в черенке пролегла длинная трещина. Это ж с какой силой они ее тягали! И ворота в конюшне на одной петле болтаются, что и вовсе погано.

Штефан шмыгал наново разбитым носом, из которого бежала ручьем кровь. Макарко охал, держась за отбитую поясницу.

Симеон долго молчал, выжидательно глядя на обоих, пока они смущенно не опустили головы. Швырнул несчастную лопату в руки Макарке.

– Ладно. Черен поменять, кромку поправить, – повернулся к Штефану. – Дверь вернешь на петли. За драку на заставе обоим еще неделя на конюшне. И коновязь чтоб починили! Молчать! – гаркнул, стоило Макарке открыть рот. – Гицэ, дай им инструменты. И пошли, мешки с почтой на галерею вытащим, чтоб на глазах оба были.

– Капитан, – с недоумением позвал Гицэ, – чего эти кошаки сцепились-то?

– Мне едино, чего они сцепились, – отрезал Симеон. – Еще раз что-нибудь на заставе сломают – обоих вожжами выдеру так, чтоб неделю сидеть не могли!

Приметил, как вспыхнул Штефан и угрюмо насупился Макарко, и добавил, добивая:

– Мальчишки!

С галереи они краем глаза приглядывали за обоими. Штефан возился со створкой, так и этак пытаясь приладить ее на место. Кажется, с клещами и гвоздями боярский сынок был не слишком ловок. Макарко сбегал с топором до распадка, свалил молодой бук и теперь мрачно выстругивал черенок – у него спорилось повеселее.

– Паршиво дерутся, – вдруг вздохнул Гицэ. – Один машется, будто сено копнить собрался, а второй прет дурниной на того, кто вдвое тяжелее...

Симеон невольно хмыкнул, снова оглядев потрепанных и окровавленных противников.

– Охота тебе – займись. Заодно на девок времени

поменьше будет.

Гицэ, кажется, обиделся.

– Чего ты, капитан, привязался с теми девками? Вернулся же я вовремя.

– Ну, раз вовремя вернулся, вот тебе и дело: выучи этих двух дуралеев драться. Глядишь, узнаешь, чего они сцепились.

– Да и так понятно, – Гицэ махнул рукой. – Макарко у нас бояр не любит.

– На Макарку не вали, у этого мальца полон рот колючек, и все ядовитые, – предупредил Симеон. – И не ты ли знаешь, до чего он скор по зубам стучать.

– Скор – это хорошо, – пробурчал Гицэ, приглядываясь к вихрастому затылку Штефана внизу. – Он эту воротину до осени вешать будет, так ее и трижды перетак.

Макарко, видно, пришел к тому же выводу. В два удара загнул гвозди в черене, обстучал кромку, прислонил лопату к стенке конюшни и брезгливо сморщился, явно не желая обращаться к Штефану. Потом пересилил себя.

– Эй, ты, боер...

Симеон невольно затаил дыхание и сделал Гицэ знак – если что, растаскивать.

Штефан угрюмо повернулся.

– Чего тебе?

– Сними петлю, ее править надоть. И пойди досок напили, вона какие трещины.

– А не пошел бы ты в...

– Штефан! – рявкнул Симеон сверху, и мальчишка заткнулся, утираясь рукавом рубахи. Встал, давая Макарке проход.

Тот тоже не удержался – глянул на покореженную петлю и фыркнул:

– Белоручка!

Гицэ показал им обоим кулак.

К вечеру Симеон и Гицэ закончили с почтой, а мальчишки худо-бедно вернули дверь конюшни на место. Пока Макарко выгибал петлю на наковальне, Штефану досталась починенная лопата и обязанность выкопать из земли остатки стойки коновязи. Если Симеон не ослеп, парнишка натер мозоли черенком и за ужином с трудом удерживал в руках ложку. Макарко поглядывал и ухмылялся, Штефан тихо сатанел, но Гицэ, успевший дотолковаться с обоими про уроки рукопашной и штыкового боя, многозначительно постукивал кулаком по столу – и вздернутые носы опускались к мискам. Мороя только вздыхал и укоризненно косился в сторону Симеона.

Когда разливали ракию, Симеон мигнул, чтобы плеснули обоим смутьянам.

– Мировую пейте, – велел строго.

Зыркнули из-под запухших век оба почти одинаково – мужикам смех! Надулись на гогот тоже одинаково, даром, что Макарко на пару лет старше. Но бузить перед начальством не решились – стукнулись кружками, опрокинули ракию. Макарко лихо занюхал рукавом, Штефан долго пытался проморгаться.

Мороя сунул обоим по куску сыра.

– Закусывайте, вояки!

Обиделись. Ну вот что с ними делать? Мальчишки!..

Еще до рассвета Гицэ выволок обоих на двор, заставил бегать до упаду и только потом отпустил поить лошадей и перебирать сено. Ближе к полудню, когда застава расползлась по обычным делам, а парни вымыли руки от навоза, поставил их во дворе против себя.

– Нападайте!

Симеону как раз притащили еще почту, и посмотреть на урок не довелось.

Вечером Штефан потирал вывернутое плечо, у Макарки левый глаз совсем перестал видеть. В ответ на суровый взгляд командира, Гицэ пожал плечами: