Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Симеон вздохнул с облегчением, и даже Йоргу, печально пошевелив усами, вынужденно признал, что из мальчишек толк будет. Если, конечно, раньше себе шеи не посворачивают.
– 4 -
Деревня лежала в зеленом ущелье неподалеку от заставы. Со стороны границы дороги к ней не было – разумный человек не станет прокладывать дорогу туда, откуда может прийти несчастье. Но пандурам дорога была без надобности: для верховых узкой натоптанной тропки вполне хватало, а телегу за провизией посылали в объезд, через перекресток с постоялым двором.
Верховодила в деревне крепкая мельничиха Станка, баба в самом соку, кровь с молоком и румянец во всю щеку. Рано оставшись вдовой, она наотрез отказалась продавать мельницу и быстро исхитрилась договориться о поставках хлеба для пары ближайших застав. Мельница не просто не запустела – заработала бесперебойно. Хозяйка ее скоро сообразила, что военный подряд – вещь выгодная не только в смысле денег, но и в смысле благодарности вояк. А два десятка здоровых мужиков, которые могут помочь с покосом или за день разметать сгоревший овин и выложить стены для нового... Шептались, конечно, о разном, но лихая баба только головой потряхивала, рассыпая по налитым плечам черную гриву, и проходила по двору своей мельницы, притопывая недешевыми сапожками.
Станка залезла в долги, но прирезала к своей мельнице еще угодий, развела коз и овец, со скандалом выбила у общины один из лучших покосных ложков – и теперь пандуры наслаждались свежей простоквашей и всегда знали, что у тетки Станки лежит запас доброго сена для их лошадей. В глаза они мельничиху именовали «матушкой» или «хозяйкой». За глаза – «капитаншей». И что бы ни болтали про Станку в деревне старики и бабы, изобиженные ее деловой хваткой, если уж пандуры гуляли – то во двор мельничной избы, все больше походившей на небольшую усадьбу, набивалась вся деревня и пара-тройка близлежащих хуторов.
Сено досыхало на полях, хлеб убирать было еще рано, и в здешних горах яблоки только-только начинали вызревать. После Петрова поста Станка велела заколоть двух свиней, которые с какого-то одним им ведомого перепугу сожрали поросят и теперь нагуливали бока, не принося никакого толку. К осени у мельничихи, конечно, откармливались боровки помоложе, но не пропадать же добру!
Когда на весь мельничный двор пахнуло паленой щетиной, а Станкин батрачонок протрусил по улице на единственном на всю деревню ишаке в сторону заставы, бабы со вздохами облегчения оставили свои огороды и потопали к мельнице – помогать набивать калтабоши [42] и заводить тесто на пресный хлеб. Старики тоже повздыхали и полезли в погреба за ракией – будет повод помериться, у кого забористей выходит! Станка, конечно, мельничиха, но известно – баба, куды ей в самогонке разбираться, а пандуры – те оценят. Девки с визгом прятались от суровых отцов и перетряхивали расшитые рубахи-камасы и шерстяные узорчатые катринты [43] . Самые лихие, хохоча, наматывали пояса поверх юбок [44] , выхвалялись, что сами подадутся в отряд – у кого батьки услышали, тем крепко досталось.
42
Калтабоши – национальное блюдо, домашние колбаски.
43
Катринта – национальная женская одежда, юбка из двух несшитых полотнищ.
44
… пояса поверх юбок… – женщины носили традиционные широкие пояса под верхней одеждой, мужчины – поверх.
Станка, даже летом щеголявшая в дорогой бархатной безрукавке, отороченной лисьим мехом, поприветствовала явившихся пограничников, быстро распорядилась приставить всех к работе, качнула широким задом перед Симеоном и убралась в избу что-то подсчитывать вместе с Мороей. Окна ради жары были распахнуты настежь, и стоило этим двоим не сойтись во мнении, как про нынешние цены на фураж узнала вся деревня, до того звонко и заковыристо бранилась мельничиха.
Было бы разговоров – но деревенским выдалась иная забава: разглядывать мальчишку, приблудившегося недавно на заставу. Девки фыркали и проходили мимо, гордо подняв непокрытые головы, старухи качали головами, жалостливо подпирая морщинистые щеки, а мужики с недоумением изучали очень дорогого, но очень уж неподходящего для здешних гор рослого гнедого коня.
Гицэ наконец загородил Штефана от досужих взглядов и утащил с собой жарить фригеруй [45] . Румяная и красивая повариха Станки бросила им в окошко по свеженькому пончику, утерла лоб полной рукой, до локтя забеленной в муке.
– Спасибо, красавица, – серьезно поблагодарил Гицэ и тотчас усмехнулся в усы. – Еще бы гогоши [46] вкусные у такой сдобной бабы не выходили...
– И не надоело тебе еще подкатывать-то? – повариха засмеялась тоже, подняла шумовку: – А ну проваливай отсюда, пока тетка Станка не узнала, что ты ко мне клинья бьешь!
45
Фригеруй – национальное блюдо, мясо на решетке.
46
Гогоши – национальное блюдо, пончики без начинки.
– А мне плевать, чего она там узнает, – обнадежил ее Гицэ, опершись локтем о подоконник. – Плясать не зазорно, а уж что там потом...
– Пляши еще с тобой, – фыркнула молодка и перевернула пончики в кипящем масле. Потом поглядела мимо Гицэ на Штефана, который скромно стоял в сторонке, уплетая угощение за обе щеки. – Вот с этим, хорошеньким, я бы поплясала! Чистый ангелочек же!
Гицэ заржал:
– Штефанел! Тут красавица с тобой поплясать желает! Чай, у бояр бабы первыми плясать не зовут?
Мальчишка в первый миг растерялся, потом ухмыльнулся не без ехидства:
– Зовут. Во многих танцах даже фигуры такие имеются.
Повариха шустро пометала готовые гогоши на блюдо, шлепнула по руке потянувшегося Гицэ. Загрузив в масло новую порцию пончиков, ласково позвала Штефана:
– Эй, парень! Нешто ты на боярских гулянках бывал?
– Язык без костей, – прошипел Гицэ на ухо Штефану. Тот в ответ беззаботно пожал плечами:
– А кто сказал, что я не вру?
Слушая, что плетет этот «ангелочек», Гицэ охотно с ним согласился: вранье явное. От первого и до последнего слова. Он махнул рукой и пошел жарить свинину. На век Гицэ девок точно хватало, а у Станкиной поварихи были не только красивые полные плечи, но и хороший муж, здешний пастух, и ссориться с ним Гицэ не хотелось. А Штефан – да что Штефан, дите, одно слово! Молодайка перед ним зубы моет веселья ради, а он краснеет, как маков цвет, стоит ему только поглядеть ненароком на круглую шейку, охваченную стоячим воротничком, на руки под закатанными до локтей рукавами. А и не смотреть не может, щенок.
Гицэ усмехнулся в усы и перевернул решетку на угольях. Свинина схватилась хорошей румяной корочкой, фригеруй обещал выйти сочным на загляденье. Впрочем, у Гицэ, когда за ним наблюдали красивые молодайки, сроду ничего не пригорало.
Симеон курил, прислонившись к избяной стене, и думал, что надо бы выкроить денек от дел и поменять прохудившиеся доски на Станкином крылечке. На заставе-то капитану за топор браться как-то невместно, а руки все равно иногда чешутся... Да и скрипит та ступенька, чтоб ее холера взяла!
Макарко помогал бабам накрывать столы и изредка получал тумаки за нерасторопность. Совсем рядом причина его нерасторопности раскладывала деревянные ложки и смущенно теребила сборчатый ворот камасы, бросая изредка на Макарку взгляды из-под мохнатых ресниц.
– Ануся, – улучив момент, позвал Макарие. – Я ведь нынче в отряде-то по-настоящему. Меня сам слуджер в списки внес и оружие велел выдать...
Ануся зарделась, притиснула охапку ложек к груди. А Макарку вдруг похлопали по плечу сзади.