Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Прости, капитан, – с неожиданным раскаянием опустил голову Гицэ, и Симеон насторожился. И чего это он такой покладистый? Набедокурил чего?
– А ну признавайся, чего утворил, – потребовал Симеон решительно.
Гицэ хмыкнул и почесал спину.
– Да не поверишь, капитан, батька застукал. Суровый батька оказался, я так в окошко сиганул да приложился, что аж сердце зашлось, думал – не встану.
Симеон пригляделся: видок у Гицэ был точно взъерошенный. Вот бы его как-нибудь словил какой-никакой батька, брат или муж и всыпал так, чтобы надолго забыл свои полночные приключения! Так ведь этому коту что – его из дверей, он в окно...
– Три караула у рогатки, –
– Ну ты прям поп какой, капитан, – обиделся Гицэ, но протестовать дальше не стал, только ухмыльнулся донельзя нахально. – Как прикажешь. Тебе дважды докладываться, как ушел и как пришел? Или что было между – тоже рассказывать велишь?
Симеон невольно рассмеялся.
– Проваливай спать, охальник. Нужны мне твои похвальбы, козел ты племенной!
– Обижаешь, капитан! Не племенной ни разу пока! – Гицэ хмыкнул. – Хотя, может, это я и зря, вон Штефанел какой лихой уродился!
– Будешь болтать – я тебе в зубы сам насую, – предупредил Симеон, хорошо зная его длинный язык. – Если парня разыщут по твоей болтовне...
– Нешто я без соображения, Симеоне? – Гицэ округлил глаза. – Всей заставе беда может выйти от тех высоких бояр, если вдруг его поискать надумают. А ты не хочешь ли его слуджеру показать? Глядишь, внесет парня в списки под каким имечком, и ищи ветра в поле, а гайдука – в горах.
– Посмотрим, – коротко сказал Симеон. – Главное – чтоб не нагорело нам от слуджера. А теперь проваливай. Или нет – раз уж пришел, пойдешь заместо Макарии в ночную смену, а Макарку я завтра с телегой к Станке налажу. Мороя жаловался, что солонина выходит, а у нее должен запас быть.
Гицэ покосился на луну, прикидывая время.
– Эх, ладно. Покурю тогда туточки, покамест не время меняться, – и прибавил с обычным своим шальным дружелюбием: – Иди, досыпай, капитан. Я покараулю.
А с утра Симеон враз понял, чего это Гицэ вчера был такой покладистый да веселый! Когда снизу долетела перебранка, вышел на галерею – и увидел одного из вчерашних проезжих, какого-то купчину из Австрии. Тот махал руками и визгливо орал, что пожалуется логофетам, чтоб поспускали шкуры со всех здешних разбойников.
Симеон завел его в контору, успев увидеть, как исчезла в дверях общей комнаты несколько озадаченная мордаха Штефана. Купец пыхал гневом, точно перекипевшая джезвэ [47] на песке, и недоумевающий Симеон не сразу вытянул из него суть жалобы. А вытянув, матюкнулся мысленно от всей души: ну, Гицэ! Ну, поганец! Да лучше бы докладывался, что там было между его приходами и уходами! Ну, козлина усатая, ну, только попадись!
Вслух же сказал твердо:
– А и с чего ты взял, почтенный, что это кто-то из моих к твоей дочке лазил? Мои ребята – народ служивый, и сам вчера видел – забот у них хватает, не до баловства.
47
Джезвэ – «турка», сосуд для приготовления кофе (тур.).
Обозленный купец зафыркал в бороду:
– Да как же не твои, если оно в форме и сюда побежало?! Это что ж за служба – по ночам в окошки лазить?!
Симеон мысленно поклялся спустить с Гицэ не одну, а все пять шкур. Бестолочь, далась ему та дочка! Теперь-то вспомнил: немочка и правда была хороша. Вся кругленькая, мягкая и беленькая, с кренделями светлых кос на затылке, как немочке и положено. И в поездке, видать, девка была по первому разу, потому что спрашивала все, забираясь
Но обвинение серьезное, допрыгался-таки козлик, под петлю подставился. Очумел, что ли, от неземной красоты?
Симеон вышел на галерейку, придерживая купчину за руку.
– А ну построиться всем! – гаркнул на весь двор. За Гицэ он был спокоен – не высунется, наверняка успел расспросить Штефана о причинах скандала, если не признал «сурового батьку» по одному голосу...
Не занятые в карауле пандуры озадаченно выбрались из разных щелей, построились во дворе.
– Опознаешь, почтенный – забирай, – великодушно сказал Симеон. – Я такой дряни на заставе не держу. А потому среди моих ты его напрасно ищещь! Только уж смотри хорошенько, облыжного поклепа я тоже на своих людей взводить не позволю!
Купец ходил вокруг мужиков, разве что не на зуб пробуя каждого. Но Симеон был спокоен: у Гицэ-то морда приметная, хороша да молода. А построились, как на подбор, уже давно сивоусые дядьки, кто увечный, кто и вовсе в годах. Молодежь-то вся по деревням разбрелась, Макарку услали. Штефан, кстати, тоже не выбрался, а купец, гад, его приметил, оказывается...
– А кто в казармах остался? – подозрительно спросил он.
– Мальчишка один, полы там моет, – твердо ответил Симеон. – Ты его видал. Так он у меня пока форму не носит, а твой обидчик, говоришь, в форме был. Хотя с формой ты тоже обознаться мог, ночь ведь была, почтенный? А здесь старые военные мундиры, почитай, имеются через дом да в каждом доме. И в Трансильвании, кстати, тоже пограничники есть, и румын среди них хватает, и форма похожая. Так что ты ежели обидчика найдешь – смело меня зови, мне по должности положено грести всякого, кто границу без документов переходит. Но, скорее, это кто-то из местных.
Купец пофыркал еще и убрался, а Симеон, пылая праведным гневом, взлетел по галерее. Штефан поднял голову от подсолнуха, сплюнул шелуху на только что вымытый пол.
– Ушел он, капитан? – и фыркнул, поганец, залился хохотом. – Гицэ, вылезай! Похоже, ты нас с Макаркой на конюшне надолго заменишь!
– Молчать! – гаркнул Симеон, закипая, пока из-под дальнего топчана выбирался переконфуженный Гицэ. – Баран сущеглупый! Последние мозги растерял, в бога, мать и портки Спасителя!..
Пока Симеон изливал душу, в избу набились все, кто был на дворе. При особо заковыристых оборотах даже хмыкали уважительно, а когда Симеон сгоряча перемешал немецкую брань с родной – Гицэ ощутимо дернулся, видать, припомнив вчерашнее, а Штефан восхищенно ахнул у локтя.
– Скажи спасибо, что я в петлю тебя, дуболома, не сунул, – договорил Симеон, выдохшись. – А теперь объясняй, какой дьявол тебе голову охмурил, что ты к девке насильно полез!
Гицэ возмутился:
– Я?! Да ты сдурел, капитан?! Или этого купчину послушался? Выдавай на расправу, ежели думаешь, что я мог на такое решиться!
– Не мог, точно, – вполголоса добавил сзади Мороя, в отличие от Гицэ, до сих пор встревоженный.
Ободренный поддержкой, Гицэ гордо задрал подбородок.