Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Так чего за боярынька-то? – не отставал Йоргу. – Да расскажи уже, черт, хватит про кобылу!
Гицэ зажмурился, видать, припоминая, и восхищенно прицокнул языком:
– Красивая была боярынька-то!
– Может, она по сию пору красивая, почем знаешь? – резонно возразил Мороя. – Ну, постарела разве. А тогда – да, хороша была, чертовка...
– Святой Спиридион! Да расскажи ты толком!
Мороя потянулся, хитро прищурился.
– Ну чего рассказывать-то?.. Дело-то почти туточки было, неподалеку совсем. Покамест русские генералы промеж себя грызлись, мы здеся в горах против турок насмерть стояли...
– Ври, да не завирайся, – предупредил Симеон. – То перемирие уж было, какие русские генералы?
– Ну-к, перемирие тогда и кончилось, – возразил тотчас Мороя. – Мы ж и собирались из отпусков-то. А при русских же как было? Не господарь, а военная... Как ее там?.. – он прищелкнул пальцами. – А! Администрация! Ну, а Тудору тогда чин дали, он и получился навроде управляющего от русских по нашему краю. В общем, собрались мы тогда отрядом-то на заставе от Клошани недалеко... Ну эта... Поняли ведь?
– Да поняли, поняли, – добродушно заворчали пандуры, и Мороя продолжил:
– Ну вот собрались, а Тудор, значит, в отъезде. На эту... Как ее?..
– Рекогносцировку, – подсказал Симеон.
– Фу ты, бесова наука, сроду не выговоришь! Ну, правда, думается мне, что это он так просто говорил, что на рекогно... Тьфу! Время трудное было, доставали его до печенок со всех сторон. Когда против турок оборонялись, он частенько в одиночку лазил мало не к ним в лагеря, вот и тут, видать, как устанет – так на ту кобылу – и в горы...
– Да чего ты к этой кобыле привязался? Отлипни уже! – почти взмолился Йоргу.
– Дайте горло промочить, – невозмутимо ответил Мороя.
Разлили ракию. Подняли кружки. Симеон краем глаза приметил, что Штефану плеснули столько, что парнишка аж замешкался. Мороя выпил, крякнул, утерся рукавом и со вкусом продолжил:
– Короче, Тудор накануне с вечера убрался тропы поглядеть, его раньше полудня не ждали. А поутру заявилась на заставу, понимаешь, боярынька. То ли ей налоги надобно было заплатить, то ли бумагу какую выправить – мы уж не знаем. Но в конторе-то дым стоял коромыслом, шутка ли – половину корпуса снова под ружье поставить – всем не до боярыньки было. Присела, сердешная, на барабане на галерейке и давай вздыхать жалостно да на нас коситься. Вроде, и презирает она нас, а вроде – и любопытно. Ну а мы – чего? Только от хаты, от жениных юбок – подумаешь, боярынька! Один Гицэ и вытаращился!
– Так там и было на что таращиться! – обиженно заметил Гицэ. – Глаза – чернущие, огромные, что у телушки, и распутные такие, что прямо ой, а мордашка и ручки – белые. И бывают такие – тощие, точно осы перетянутые, а эта, хоть и в немецком платьишке, а есть на что поглядеть с удовольствием...
Мороя фыркнул:
– Да уж ты так пялился, будто вообще впервые бабу увидел! – и продолжил со всей обстоятельностью: – Ну вот. Но мало ли боярынек? Нас все больше заботило, чего от нас русские хотят. Помнишь, капитан, мы с тобой все спорили, поход будет, или опять в горы засядем?
– Помню, – кивнул Симеон. – Я тебя тогда еще заткнуть пытался, кто ее знает, ту боярыньку, чего она тут уши греет в такое время?..
– Ну да, было дело, – Мороя смущенно улыбнулся. – А я, грешным делом, подумал, что ты навроде Гицэ – окромя боярыньки, не видишь ничего! Но Тудор, как вернулся, видно, так же рассудил. Боярыньку эту подозвал, велел Гицэ ее проводить до конторы, а сам, значит, извинился, что ему в порядок себя привести надо. Видок у него и правда был того, после ручейка-то! У этой боярыньки глазки-то на пол-лица стали: известно, слуджер, управляющий, офицер и все такое, а мундир кобыле на круп сушиться разложил по дороге!
– Он еще и Мариана сгоряча по матушке пустил тогда, забыли? – ввернул кто-то из дальнего угла. – А чего тот к нему со своими причитаниями кинулся, ровно баба!
– А ты забыл, похоже, что денщики при офицерах всегда ровно няньки заботливые! – огрызнулся вдруг Мороя, не иначе обидевшись за боевого товарища. – Мариан – вояка всем в пример, даже со всеми своими причитаниями! – он хмыкнул, успокаиваясь, отпил еще ракии. – Но тут, конечно, переборщил – куда при бабе чуть не рубаху с него стаскивать полез? И так понятно было, что кости целы, если в седле держится!
– А боярынька-то загляделась, – ввернул Гицэ. – Я ее за юбку потянул, а сердце аж в пятки ушло, думаю, сейчас как раскричится... Вот сопляк был!
– Это точно! Теперь-то ты бы ее не только потянул!
Гицэ заржал.
– И потянул, и протянул бы, так ее и так! Я же не слуджер...
– Тебе и капитаном-то не быть, если за голову не возьмешься, – припечатал его Мороя. – Ну, а по тем временам мы просто за слуджера порадовались...
– Ври! – не удержался уже сам Симеон. – Ты тогда бухтел, мол, ждать теперя, пока он с ней закончит.
– Я ж не думал, что он быстро управится, – отмолвил Мороя невозмутимо. – Хороша ж боярынька-то!
Вокруг хохотали, только Йоргу ждал продолжения, подергивая себя за ус, а Штефан сосредоточенно лузгал подсолнухи и на Морою не глядел. Обиделся, что ли, парень, за бояр опять? Ладно, потом разберемся.
– Ну так вот. Гицэ ее до конторы-то проводил, но тогда соображал о деле чуть получше, чем сейчас – дверь открытой оставил, а то там у слуджера на столе мало ли какие бумаги-ландкарты? Ну, Тудор умылся и разговаривать пошел, а дверку тоже не закрыл...
– Это я не закрыл, – вставил Гицэ. – Он не велел – я и не закрыл. Та боярынька все расхаживала да ручки заламывала, вот я и глядел.
– Ну а мы с капитаном на крылечке сидели, близехонько вышло, все видно. Чего уж там она у него просила – мы не поняли, но просила – это точно! Да жалостно так, а сама нет-нет, да глазищами стрельнет, и то волосы покрутит, то платьишко поправит, то через стол наклонится...
Йоргу усмехнулся.
– На задницу-то всласть налюбовались?
– Не без того, – согласился Мороя. – Хотя эти господские юбки – глядеть не на что! Ну просила она его, просила, а он все только головой качает и на какие-то бумаги ей показывает. А она на дверь-то косилась-косилась, потом подошла к ней, к открытой, на нас так глянула, шнурки на кошелечке подергала – и говорит, мол, видать, что у слуджера дел много и что он в поход собирается надолго, да и жизнь у него суровая, но он ведь пожалеет бедную женщину, дело-то пустяковое, мол, можно же как-то сговориться к взаимной приятности... И как, слышь-ко, дверь захлопнет! Ну мы тут покатились, конечно!