Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Погоди, – поморщился Йоргу, потянув себя за ус. – А чего ей надо-то было?
– Да кто ж ее знает? – удивился Мороя. – Нешто нам Тудор отчитываться станет? Спросил только потом, не шныряла ли она по заставе, пока его не было. Ну мы его успокоили, что глаз не сводили.
– И с чего ты решил, что она ему именно что себя предлагала? Мало ли – может, не хотела показывать вам, что у нее деньжата водятся, или тяжба у нее какая – так чтоб не слыхали.
Симеон невольно хмыкнул, вспомнив, как боярынька хвостом перед Тудором крутила. Особенно – как хлопала своими воловьими очами, подтягивая повыше край выреза на платье.
– Мороя прав. Она к нему ластилась, точно кошка, и так потрется, и этак выгнется. Ну и потом, Тудор же ее выставил, – он фыркнул от воспоминаний, и Мороя обрадованно подхватил:
– Во-во! Как сейчас помню: дверь, значит, распахнул настежь, а она растерянная такая стоит в дальнем углу-то, где койка была. Глазами хлопает, и чаршаф [48] размотан, на койке валяется. А Тудор ей и говорит: все бы, мол, хорошо, только вот не знаю, по которой графе отчетности я ваше предложение провести должен. А стало быть, и принять его мне никак не положено. Ну она вспыхнула вся, чисто роза майская, чаршаф с койки подхватила. И лицо у нее было: ей-ей, за закрытыми дверями точно в морду бы вцепилась. А так только раскричалась, на всю заставу слышно было: «Мерзавец! Хам! Скотина!» – и бегом оттуда.
48
Чаршаф – шарф, женский головной платок (тур.).
– Кремень мужик!
– Ну скала чистая!
– Чего ж она от него хотела? – недоуменно спросил вдруг Макарко.
Гицэ фыркнул:
– Да чего бы ни хотела, ясно, что скостить цену решила. Ну или приятное с полезным совместить.
– Вот это она точно зря, – покрутил ус Йоргу. – Нешто Тудору баб мало, чтоб на такое покупаться? Мужик он видный, а что на словах ядовит, как горный аспид, – так бабы на такое только больше облизываются!
– Уж последнее-то боярынька распробовала, – подхватил Мороя.
– Думаете, если б она так просто маслилась, без умыслу, то свезло бы? – уточнил вдруг кто-то.
Ну верно, как же не почесать языки за спиной начальства! Но Симеон невольно сам поддался любопытству и добросовестно задумался над вопросом.
– Ну как тебе сказать... Сколько нам предстояло баб не видеть, а у слуджера и во время перемирия дел по горло. То на заставе, то вон по горам носится, какие там бабы? А тут – и из себя хороша, и сама пришла.
Рассуждения его прервал вдруг Штефан – потянулся за ракией, но, вставая, зацепил рукавом кувшин с квасом. Пришлось им всем повскакать с руганью, уворачиваясь, чтобы квас не попал на штаны.
– Черт косорукий!
– Смотри, куда грабли тянешь!
– Да подотри ты!
К удивлению Симеона, Штефан не огрызнулся, а покорно полез из-за стола за тряпкой. Добрый Мороя дотянулся, не вставая, и заалевшийся от своей неловкости парнишка начал стирать лужу со стола, пока Мороя переставлял кружки.
– Похоже, кому-то хватит ракией наливаться, – заметил он. – Шел бы ты спать, парень.
Штефан зыркнул возмущенно, отбросил тряпку. Плеснул себе ракии и снова развалился на лавке.
– Да ладно, пусть послушает, – вступился Гицэ. – А то так и будет шарахаться, когда на сеновал зовут, чисто монах какой!
– Сами вон рассказываете... – проворчал сквозь зубы обиженный Штефан.
– Э, зелень! – Гицэ хлопнул ладонью по столу. – Ты не равняй, так тебя и так! Одно дело – когда по убеждениям, другое – когда с визгом убегают с перепугу! Мне вот тоже кажется, что если бы та боярынька выгоды не искала, то ей бы и перепало. Просто слуджер у нас шибко честный, а то мог ведь ее и после турнуть!
– А может, и не мог бы, – возразил тотчас Мороя. – Это только ты все дела ради бабы задвинешь, а корпусному командиру не к лицу бы время тратить, когда войско выступать собирается!
– Ой, можно подумать, много времени бы потратил! Время обычно на уговоры тратится, а на дело много не надо!
– Сомнительно что-то, – поддержал Морою Макарие, тоже краснея, но явно отчаянно храбрясь перед Штефаном. – Она ж боярынька, им, поди, перины подавай пуховые да всякие там слова-подарки! Ежели застава навроде нашей, так нешто боярынька на такую койку даже присядет – ее же одеяло уколет, чай, не шелк...
Мужики грохнули хохотом, и бедняга совсем смутился и умолк. Зато уж пандуры разошлись вовсю.
– Так она ж сидеть не собиралась!
– Одеяло уж точно лишнее! С такой бабой и без одеяла вспотеешь!
– А ежели сидеть – так не на койке получается!
– А если и на койке – так бабе снизу лежать не обязательно!
– Вот бы славно – он, поди, намаялся по горам шариться да кувыркаться!..
Даже Мороя, и тот не выдержал.
– Сопляк ты еще, Макарко! Как она ластилась – так она бы и на столе согласилась, поди! Но слуджер дело бережет – на столе бумаги важные, куда?!
Симеон и сам всхлипывал от смеха, глядя на Макарку, который багрово краснел, но пытался изобразить бесшабашную морду.
– Нешто можно – на столе-то?
– Э, щеня! – Гицэ утер глаза ладонью. – Да хоть на коне! И если уж баба хочет, ей шелка с перинами без надобности, плаща довольно будет или овчины вон!..
– Про коня не завирайся! А то еще решит попробовать, – заржал кто-то. – Но на столе еще как можно!
– Коли по-быстрому присунуть, то самое оно, только юбки и задрать, – согласился Гицэ и мечтательно зажмурился. – Только там такая боярынька была, что куда по-быстрому, нешто слуджер бы ее не уважил как следует...
Пандуры снова покатились от хохота, перемежая его замечаниями, где и как именно следовало уважить боярыньку.
– Эй, Штефанел, ты чего?! Бабу сроду не видал, что ли? Так давай, покажу! У меня такая краля на примете есть. Все при ней! – перекрыл общий ржач веселый голос Гицэ, и Симеон сообразил, что в шуме похабного разговора он действительно ни разу не услышал этой вечной язвы.
Мальчишка сидел рядом, насупившийся и побагровевший. И даже на замечание Гицэ не огрызнулся, хотя обычно за словом в карман не лез, только опустил голову и покраснел еще больше. Лица было не рассмотреть, но уши выразительно заалели.