Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Пока Макарко оправлял рубаху, Штефан скинул с гнедого седло, бросил в телегу, прикрыл дерюжкой. Припутал коня поводьями к борту телеги.
– Конь не мой, а капитана, ковать в деревню ведем, – строго сказал он Макарке, и тот, все еще ошарашенный, покорно кивнул в ответ. Штефан окинул его придирчивым взглядом. – Ладно, сойдет. Разворачивайся и погнали!
Никто из бояр, проклинавших теперь злосчастное состязание, которое стоило одному из спорщиков свернутой шеи, ничего не заподозрил, когда двое испуганных крестьянских парней начали ломать перед ними шапки и кланяться. Наоборот – бояре почти обрадовались: надо же было кому-то лезть в обрыв и доставать покойника, к тому же у парней и телега есть.
Покалеченного коня думали пристрелить, но кто-то потрезвее прислушался к уговорам крестьян не поганить ручеек. Бояре даже расщедрились от огорчения: не надо нам, мол, проклятого вороного, из-за которого такая беда случилась, достанете – забирайте.
Тело погибшего на телеге довезли обратно на постоялый двор. Парням, упыхавшимся перетаскивать покойника, кинули медный грош, чтобы свечку поставили.
Когда телега снова тронулась в сторону заставы, Штефан и Макарко долго помалкивали, смирно сидя рядом на передке и изредка косясь друг на друга.
– Коня вытащить надо, – вдруг брякнул Макарко. – Жалко животину.
– Угу, – согласился Штефан. – Жалко. Только как ты его вытащишь-то?
– А вожжи отцепим и под задницу тянуть будем. Ремень сыромятный, выдержит.
Штефан вздохнул.
– Он, вроде как, ногу сломал. Но я не приглядывался.
– Свихнул, кажись, только. Крови-то не было. Так Мороя вылечит, главное – до заставы дотащить, – отмахнулся Макарко и вдруг передернул плечами: – Ничего ты эту сволочь в овраг заправил!
– Ты бы заправил! – задиристо огрызнулся Штефан. – Всю заставу бы ружейной пулей на виселицу заправил, ружья-то под рукой только у пандуров!
Макарко ахнул.
– Так ты что – нарочно, что ли?
Штефан поежился, зябко обхватил себя руками.
– Нет, конечно, – сознался совсем тихо. – Случайно вышло, я его остановить хотел... – он вдруг ударил кулаком по телеге. – Да я сам не знаю, чего хотел! Что ты там ему орал-то?
Макарие тяжело вздохнул.
– Эта сволочь мою сестру...
– Это ее Руксандрой звали?
– Угу...
– У меня тоже сестру Александриной звать, – вдруг признался Штефан и надолго умолк, угрюмо глядя вперед.
Макарко причмокнул на усталую кобылу и покосился на товарища.
– А ты бы за свою сестру не убил?
Штефан невесело усмехнулся:
– Я, выходит, за твою убил...
Макарко вдруг осадил кобылу и положил руку ему на плечо.
– Ни хрена ты никого не убил. Сам он себе шею свернул. Судьба, видать, такая.
– Угу... – Штефан поежился. – Слушай... А не спросят на постоялом-то дворе, была ли у них наша телега?..
– Спросят – им ответят, не боись, – Макарко снова причмокнул на упряжную. – Хозяин – капитану Симеону друг давний, они против турков вместе воевали, по ранению уволился он из армии...
– Угу... Слышал уже...
Разговор надолго прервался.
Когда они добрались снова до места происшествия, искалеченный конь тоненько заржал под скользким склоном. Вместе, пыхтя, матерясь и цепляясь за землю и кусты, на четвертый раз они втащили его на дорогу. Конь беспомощно прыгал на трех ногах, поджимая переднюю левую, путался в болтающихся поводьях, постанывал, жалуясь на боль.
Макарко погладил его прямо по черной морде с белой звездочкой.
– Потерпи, бедолага! Сперва чуть не загнали, теперя вот ногу свихнул.
Штефан поморщился, косясь на гнедого.
– Поведу этого – как бы он буянить не начал. Ревнивый, черт.
– Я поведу, – предложил Макарко. – Бери вожжи, шагом же, даже ты управишься.
– Ага, – Штефан вдруг полез в седельную сумку гнедого, валявшуюся в телеге. Бросил Макарке свой подсолнух: – Держи, подманивать будешь. Ой, стой! Дай, я пригоршню-то возьму.
С постоянными остановками, уламывая и упрашивая раненую лошадь, они двинулись в сторону заставы. И только у самого последнего спуска, когда завиднелась рогатка, Макарко вдруг окликнул неуверенно:
– Слышишь, боер... Штефан...
– А?
– Выходит, спасибо тебе.
Штефан натянул вожжи, останавливая кобылу. Подумал немного, потом вдруг решительно повернулся к Макарке.
– Знаешь, а ты прав. Я бы за своих сестер тоже убил. И этого я убивать не хотел, он сам в овраг навернулся.
– И даже конь выжил, – ввернул Макарко и широко перекрестился. – Не иначе, это его Бог наказал!
– Точно, – криво усмехнулся Штефан. Помолчал и осторожно заговорил совсем о другом: – Слушай, Макарие... Ты зря так вызверился за Анусю-то. Землю жрать буду – мы просто разговаривали!
– Да я уж понял... – Макарко потоптался, поглаживая коня и краснея, потом все-таки взглянул исподлобья: – Ты только учти, я ведь к ней всерьез. А про тебя подумал грешным делом, что ты это... для развлечения... Ты прости, если что...
– Да знаю я, что ты всерьез, – отмахнулся Штефан. – Она мне как раз и рассказывала, до чего ты хороший, да как ее батька пандуров не жалует.
– Не жалует, – Макарко вздохнул. – А я ее ведь нынче обидел, получается. Как бы теперь прощения-то попросить?
– А в чем сложность? – не понял его Штефан. – Ты же нынче не на дежурстве, вот и сходил бы по ночи на хутор.
– Да сходил один такой! – фыркнул Макарко. – Ее батька стережется, на ночь вместе с козами таких волкодавов загоняет, что враз порвут!