Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Но это все-таки случайные каникулы. Если уж решил быть полезным там, где родился, так надо использовать все возможности. К тому же за эти два месяца он до взвоя соскучился по книгам и беседам. Окончательно понял, что дело плохо, когда, удивляясь сам себе, с отменным нахальством конфисковал свежие газеты у проезжавшего австрияка. Просто увидел печатные листы – и не смог удержаться! Симеон потом, конечно, ругался, но помогать капитану с записями в отсутствии Йоргу все равно было некому – разрешил Штефану и дальше торчать у рогатки. Только велел в следующий раз честно просить, чтобы проезжающие не изумлялись потом, зачем бы малограмотным таможенникам иностранные газеты...
Так
Симеон и остальные, конечно, хорошие, но представить их в боярском доме или на великосветском приеме Штефан не мог. Зато дядька – Вену вспомнить! – и не скажешь, что родом из глухой деревни! С генералами на равных общался, в какие-то философские кружки вхож был, да и на венских раутах иной русский или австрийский дворянин рядом с Тудором смотрелся форменной лошадью в гостиной. Штефан фыркнул. У него самого и воспитание, и образование, так неужто в Романии не устроится? Тем паче тут вон сено, яблоки... Кажется, сроду так весело лето не проводил. Разве что совсем по малолетству, дома, когда еще и мама была жива, и отец с дядькой не рассорились...
Но на заставе жилось хорошо. К тому же, Штефан сам теперь чувствовал, как повзрослел и пообтесался. Смех вспомнить, до чего он зеленый был, когда его пандуры подобрали!
Штефан снова невольно фыркнул, припоминая то злополучное письмо, без которого не попасть бы ему на заставу. И хорошо, что все так обернулось, потому что отправлять это письмо точно не следовало! До Клошани-то полдня верхами. Тогда он рассудил, что только заикнись про Тудора – к Тудору и спровадят, да еще и под конвоем, и спалил письмо в печке, как только понял, что с заставы его не выпустят. Но с тех пор он много раз успел припомнить, что же тогда понаписал, и порадоваться, что не отправил это. Вопросы, претензии, обвинения – истерика же чистейшей воды! Хорош был бы, выкатив такое Тудору! Позору бы не обобрался при встрече!
А встретиться все равно придется, раз уж решил остаться. Капитан Симеон, конечно, его и в караулы ставит, и в дозоры отправляет, как любого другого, но все равно на заставе он, считай, на птичьих правах. А если в отряд вписываться официально, то с этим мимо Тудора никак не пройдешь.
Вот бы с кем сейчас поговорить о будущем, посоветоваться...
Ну да! Посоветоваться?! А кому спасибо сказать надо, что вся жизнь вверх тормашками?! Кто столько лет к чужой жене ходил? Практически член семьи, торговыми делами занимался, с детьми возился... А чьи дети-то? Ой, нет, лучше не думать!
Но ведь возился, правда. И объяснял, что ни спросишь, и учил, и подзатыльники за шалости отвешивал, что уж греха таить. И приезд дядьки в детстве был праздником! А потом, в Вене, и вовсе стал настоящим спасением... Неужели Тудор знал? Ведь приехал-то он, не Николае.
Штефан с тоской вспомнил Машинкату. И соскучился ужасно, и думать сил нет, что она там одна, в Вене, получается, всеми брошенная. Если Тудор знал – почему оставил ее? Ведь мог хоть ему рассказать, чтобы приглядел за сестричкой. Ладно, самого Штефана за порог выкинули – он-то проживет, но Машинката! Она же маленькая! А Тудор и про нее не спрашивал! Ладно, письма из Вены перехватывали – но что мешало ему написать
Или не знал? Но неужто даже заподозрить не мог? Это все не один год тянулось, и непохоже, что дядька, как Гицэ, мимо смазливой мордашки не смог пройти. Вон пандуры про ту боярыньку рассказывали – не повелся ведь.
А еще они про кобылу рассказывали. И Петру тоже – про кобылу, которая с тропы слетела по ночи... А Машинката в войну родилась. И дядька ничего не заподозрил? Хотя понятно, как и то, почему заподозрил Николае... Сам уже не мальчик, знает, откуда дети берутся...
Уши вдруг обдало жаром, щеки загорелись от прилившей крови. Штефан отчаянно вгрызся в очередное яблоко. Ой, как хотелось тогда всем рты позакрывать! Еле сдержался. И так лишнего в первый день сболтнул. Но как еще сил хватило слушать Морою, пока тот соловьем разливался, мол, Тудор только о деле думает!.. О деле, как же! Рекогносцировка, мать ее!
Но ведь получается, никому не сказал. Симеон и Мороя воевали, и пандуры мимо такой байки точно не прошли бы, если бы знали. Выходит, дядька все-таки прятался. Берег доброе имя мамы?
Берег – не ездил бы!
Но мама-то почему?.. И ведь из дома уехала. Вена – не лучшее место для больного чахоткой, да и война тогда только отгремела. Так лечиться мама уехала или от кого-то? И от кого? И кто знает, что там вообще было? И сколько лет длилось, если Николае про самого Штефана такое говорит?..
Но как Тудор мог не знать?! Да не может быть, чтобы по обязанности возился, вспомнить только, как он нянчился с Машинкатой, как Штефана с собой таскал! Но почему же ни сказал ни слова? Почему не писал?
Отказался?.. Мама умерла – думать забыл?..
Яблоки кончились. Надо бы встать, нарвать еще, но сил нет подняться, будто телегой переехало. Называется – решил остаться. Да нужен ты тут!
Штефан мысленно выругался на все корки и постарался взять себя в руки. Пусть не нужен. Николае не нужен – пережил же как-то. И здесь пережить можно. С заставы не гонят, Симеон с официальным внесением в списки не торопит. Вон дежурство сегодня. И Радованка. И Макарке помочь надо, изведется ведь начисто, пока Анусиного батьку уговорит! Людей много, свет клином не сошелся.
Но выпрашивать себе места и внимания он не станет, нет! Еще чего не хватало! Командир из Тудора хороший, пандуры на него только что не молятся. А значит, поучиться все-таки есть чему и совсем не грех на командира равняться. А что до остального – так Штефан уже не ребенок. Переживет и обойдется.
Вот только встретиться придется все равно. А значит, надо постараться и заслужить все-таки место в отряде. Честно заслужить, чтобы уж никаких милостей и чтоб попрекнуть было нечем! Забыл – ладно, плакать не станем. По маме отплакался. Разве что про Машинкату спросил бы – как же так? Что же с ней теперь будет?..
Штефан вздохнул, понимая, что в приличном обществе таких вопросов не задают. А детство, когда можно было спрашивать все, что на ум пришло, миновало и закончилось. Но сам он пока вряд ли справится устроить судьбу сестренки... И посоветоваться ему больше не с кем – не рассказывать же Симеону с Мороей, откуда вернулся командир, что на боярыньку смотреть не пожелал!
Ой, лучше об этом не думать. И вообще, как сложится – так сложится, может, если очень постараться, то и сестре удастся помочь. Да и в пансион ее отдали не на деньги Николае, так что никуда не денется. Когда оглашали мамино завещание, Штефан уже соображал в бумагах. Пусть Машинката учится спокойно, еще не хватало ей таких открытий в ее-то годы!