Прокламация и подсолнух
Шрифт:
– Ишь, ржет, поганец! – развернулся в его сторону Михай. – Не иначе, он над божьей тварью и поизмывался!
– А что не так-то? – переспросил Штефан с самым честным видом. – Пес как пес, в порядке вроде.
Он кивнул в сторону крашеного кобеля, который в этот момент лениво почесывал лапой за ухом и своей новой мастью явно не тяготился. Михай угрожающе двинулся к Штефану.
– Ты что сотворил-то, ирод?! А мне теперича как?..
– Отмывать, – посоветовал Штефан, изо всех сил сохраняя серьезную мину. – Конечно, черного кобеля не отмоешь добела. Но этого, пожалуй, отмоешь. Недельки за две.
Договоривал сквозь смех он уже на бегу – осатаневший Михай схватился за палку.
Симеон проводил Штефана взглядом и мысленно ругнулся последними словами. Удирал тот споро, только пятки сверкали, и ничуть при этом не хромал...
– 6 -
Пока Симеон разглядывал покаянно повешенные головы мальчишек, в ушах его неотвязно звучал торжествующий голос Йоргу: «Я же говорил, что темнит наш Подсолнух!» Захотелось почесать в затылке – сдержался. Глупости это – ничего больше...
– Вы хоть поняли, что натворили, дуралеи?
Макарко только набычился, но взъерошенный Штефан тотчас оторвал взгляд от своих сапог.
– Макария ничего не творил, капитан! Это все я!
– Да отмою я кобеля-то, – мигом буркнул и Макарко. – Большое дело!
Симеон устало махнул рукой.
– Я не про кобеля. Вы хоть поняли, какую дурость Штефан вытворил, или у вас головы вовсе деревянные?
Странно, но Макарко явно встревожился, а вот Штефан отвел глаза и уставился в крошечное окошко за спиной Симеона. Он вообще старался на капитана не глядеть с самого своего чудесного исцеления. Неужто и правда не понимает?
– Ты про Клошани, капитан? – догадался наконец тугодум Макарко. – Так он это... Ногу подвернул!..
И смутился, поняв, что сморозил несусветную глупость. Штефан прикусил губу и продолжал смотреть в окно.
– Ладно, – приговорил Симеон, стукнув ладонью по столу. – Макарие свободен. Иди, договаривайся с Михаем, как будешь кобеля отмывать.
Штефан невольно фыркнул себе под нос. Симеон и сам бы посмеялся – по молодости и не такие коленца откалывал, и шалость безвредная, а кобель и вовсе доволен будет нежданным купанием, но разве можно судьбу упускать ради шалости?
Стоило Макарке затворить за собой дверь конторы, Симеон заговорил без обиняков:
– Ты вроде мне поумнее казался. Да и посерьезнее.
Парнишка вздрогнул, сглотнул, но остался молча стоять навытяжку. И что с ним делать, с чертовым упрямцем? Пороть? Так это батьки обязанность, не командира... Вот еще беда навязалась, с батькой-то!
Симеон встал и подошел к окаменевшему парню. Положил руку на плечо – Штефана била едва заметная дрожь.
– Что с тобой? Я думал, тебе хочется здесь остаться.
– Наказывай, капитан.
Голосишко у него сорвался. Неладно что-то с ним, понять бы только – что...
– Штефанел.
Карие глазищи затравленно смотрели из-под светлой челки. Симеон хотел потрепать парня по волосам, как когда-то в конюшне, но Штефан едва заметно уклонился. Пришлось сделать вид, что намеревался поправить перевязь.
– Ничего сказать мне не хочешь?
– Я сказал. Пошутить хотел – Михай все Макарке говорил, что черного кобеля...
– Ладно тебе про кобеля, – как мог ровно сказал Симеон. – Почему ты не поехал с Йоргу в Клошани? Либо ты, парень, конченый дурень, из тех, что ложку в ухо несут и между крашеным кобелем и службой разницы не видят, либо никакого проку во всех твоих умениях, когда ты дело на шалость променять готов каждую секунду. И какое дело!
– Наказывай, капитан.
– Да нет у меня права тебя наказывать! – рявкнул Симеон. – Кто ты такой вообще тут, чтоб я тебя наказывал?! Был бы в списках, числился в отряде – я б тебя нарядами загонял в три шеи, а теперь – что? Что, я тебя спрашиваю! Гнать тебя с заставы к чертовой матери на все четыре стороны? Отправить до самого Бухареста да связать получше, чтобы не сбежал по дороге?
Штефан округлил глаза и опасливо шагнул назад. У Симеона аж руки зачесались отвесить парню затрещину, да такую, чтобы кувыркаться замучился. Выходит, прав был Йоргу – наврал он им про дядьку, иначе не испугался бы встречи со слуджером. И понять можно: родни арнаутов высокопоставленных Тудору даром не надо, в тычки выкинет любого подозрительного.
Симеон вернулся к столу и со вздохом опустился на табурет.
– Ладно. Выходит, невместно тебе наш мундир носить, так, получается? Боишься – не одобрит кто такую службу?
Парень взвился, как ужаленный.
– Кто не одобрит?!
– Да хоть дядька, – отмахнулся Симеон. – Мало ли какая там у тебя родня?
К его великому удивлению, Штефан захлопал глазищами и прикусил губу, сдерживая не то хохот, не то слезы.
– Это он-то, да не одобрит?!
– Нет? – наигранно удивился Симеон. – Одобрит, думаешь? Не к лицу бы, поди, боярину высокородному в пандурах-то с крестьянами...
– Так ведь служба же, – горячо возразил Штефан. – Да в боевых частях!..
Симеон вздохнул с облегчением: Йоргу все-таки ошибся. Не в арнаутах у Штефана дядька, виданное ли дело, чтобы арнауты да пандуров зауважали? У русских он, правду парень сказал. Русские служивых уважают, особенно тех, кто пороху понюхал...
Мысленно хлопнул себя по лбу: дурак Йоргу, и сам он не умнее! Не в дядьке дело-то, во всей остальной родне! Испугался Штефан, не иначе, что не дядькино, а батькино имечко всплывет, и вышвырнет его слуджер, не разбираясь.
Но неужто Штефан думает, что о нем бы по фамилии судить стали?
– Дурак ты, парень, – в сердцах бросил Симеон. – Силушки – что у телка, а ума не нажил! Ну и что, что ты из самых что ни на есть бояр? Если ты нам товарищ верный, неужто думаешь, мы с тебя за них ответа спросим? Если ты с нами, так черта ли в родне твоей, когда сам ты здесь, вот тут, передо мной стоишь? Или думаешь, слуджер Владимиреску нас слушать не станет, если мы за тебя попросим? Или – ему хороших людей не надобно? Да ты не знаешь его просто!