Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Штефан рассеянно охлопал карманы сюртука и вздохнул. Подсолнух в образ избалованного боярского сынка не вписывался никак, та горсть, что он сыпанул в карман на дорогу, давно закончилась, а на пасеке, как назло, семечек не нашлось. Вот так впору пожалеть, что не куришь, было бы хоть чем руки занять. Может, и отвлечься бы вышло, выкинуть из головы то проклятущее ведро! Шуточка была явно за гранью приличий. Но ведь мама не обиделась. Куда там! Светилась, что солнышко. Рядом с Николае он ее никогда такой счастливой не видел.
Штефан со вздохом сорвал травинку и сунул ее в рот.
Николае. Странно, как легко получилось даже в мыслях перестать называть этого человека отцом. Хотя чему удивляться-то?
Послышались шаги, и Штефан поднял глаза. Фатьма подошла, откинула шарф с лица. Села рядом, участливо поинтересовалась:
– По дому заскучал?
– Я? – вскинулся Штефан и рукавом торопливо вытер нос. – С чего ты взяла?
Фатьма хмыкнула, взъерошила ему волосы.
– Да так. Каково тебе, боярину, здесь живется...
– А чем плохо? – вернул ухмылку Штефан и поймал ее за руку. – Или если бы я был не боярин, я бы тебе не нравился?
– Да какой ты боярин! Разве бояре коровники белят? – рассмеялась Фатьма. – Был бы ты боярином – я бы тебя и вовсе не любила, они все капризные и противные.
Штефан обычно терпеть не мог, когда она так небрежно поминала при нем свое прошлое, но тут готов был от души согласиться. Уж насчет капризов – точно! А ведь подумать, если б не Тудор...
Он поежился. Что тогда пытался запретить ему приставленный к малолетнему боярскому сыну Петру, забылось начисто. Но вот свою попытку дать пощечину дерзкому слуге – как же, он ведь тут боярин, ему все можно, – он запомнил на всю жизнь. Как и презрительный и хлесткий, словно удар нагайкой, взгляд Тудора, и брошенное холодным тоном: «Нравится унижать тех, кто не может ответить? Ты меня разочаровал». Штефану поначалу даже не верилось. Дядька же никогда на него не сердился, ну так, чтобы надолго и всерьез. Только следующие дни как он хвостом ни ходил, как ни ластился, как ни пытался заговорить, его будто не замечали. За три дня вовсе извелся и к ночи не выдержал, обмирая от ужаса, – вдруг не простит? – бросился извиняться... И разревелся позорно от облегчения, поняв, что дядька уже не сердится, вцепился – не оторвешь, и, кажется, так и заснул, не переставая икать и всхлипывать. По крайней мере, когда мама с утра пришла его будить, он начисто не помнил, как оказался снова в своей кровати...
Маленький он тогда был, глупый! Хотя и постарше стал – все равно, для него ничто не было хуже, чем неодобрение дядьки...
Отгоняя внезапную тоску, Штефан улегся головой Фатьме на колени.
– Расскажи, за что ты меня любишь.
Она насмешливо изломила бровку.
– А как тебя не любить, когда ты такой славный, как теленок ласковый?..
– Ну, знаешь ли, – возмутился Штефан и попытался сесть, но она перехватила его за плечи.
– Ну, не сердись, джаным [60] , не буду больше смеяться. Но все равно ума не приложу, нешто тебе здесь лучше, чем в боярском доме?
60
Джаным – душа моя (тур.).
– А тебе? – невольно возразил все еще обиженный за «теленка» Штефан. – Ты ведь тоже коз не пасла в жизни!
Фатьма нахмурилась, опустила длинные ресницы.
– Думаешь, у невольницы жизнь хорошая?.. Работать – ладно, когда хорошо работаешь, освободят и приданое дадут. А вот если тебя бей-эфенди [61] в гюзидэ [62] выбрал, то не так посмотришь только – запрут или прибьют!.. –
61
Бей-эфенди – хозяин, досл. «уважаемый господин» (тур.).
62
Гюзидэ – наложница (тур.).
63
Ханым – хозяйка, госпожа (тур.).
64
Иншалла! – Если пожелает Бог! Молитвенное восклицание, междометие у мусульман.
– Вот и меня попреками заели, – фыркнул Штефан. – Конечно, и не били, и нужды ни в чем не знал, но все равно тошно... Ну и после военной академии отсиживать задницу в местном Диване да отъедать подобающее статусу пузо? Вот уж много радости!
Фатьма рассмеялась, отвлеклась от перебирания волос, шутливо дернула его за ухо.
– Вот прям так и попреками заели? Что ж ты тогда про коровники рассказывал?
Штефан и думал было отшутиться, но не смог, вышло скорее тоскливо:
– Так то когда! Тогда мама была жива, и дядька приезжал часто. Тогда дома хорошо было. Отец ругаться, конечно, ругался, но... – он попытался небрежно отмахнуться и зацепил рукой чаршаф. Фатьма только фыркнула.
– Толку с той ругани было немного, чую. Не диво, что вы не ладили.
Штефан на мгновение задумался. Привык за каждым словом при пандурах следить, чтобы не обмолвиться. Только вот Фатьму опасаться было нечего, она на слове не поймает, а выговориться тянуло, хоть кому-то. Чтобы в голове уложить, да и накипело на душе, и воспоминания эти...
– Да какое там – не ладили. Десяток дежурных фраз за обедом, и то... Ну, и нотации за неподобающее поведение, конечно, когда до его ушей что доходило. Ему до меня, считай, дела не было. Повезло.
– Повезло? – рука, перебирающая волосы, замерла.
– Повезло, конечно, – Штефан припомнил логофета. – Ты бы видела, какие рожи на обеде в его честь собирались! И до чего же они тоскливые, ей-богу, самый приличный собеседник из них турецкий офицер оказался! – он передернулся от мысленной картинки. – Вот и я бы так же сидел – чужие шубы разглядывал. А раз меня по военной части с малолетства определяли, со мной дядька возился, а у него не забалуешь! И всякие капризы с истериками он крепко не уважал.
– Сильно доставалось?
Штефан поначалу даже не понял, о чем речь. А когда спустя несколько мгновений до него дошло, рассмеялся:
– Да что ты! Он на меня в жизни руки не поднял! Подзатыльники не в счет, оно не больно нисколько, так – обозначить, что балбес. С пояснениями, где балбес и почему, если сразу не понял. У него зато все спросить можно было, что на глаза ни попалось, – он невольно фыркнул. – Помню, как-то бычков арканили, для работы холостить... Загон у нас большой был, бычки крупные, бегают, шум стоит. А я до дядьки докопался – как петлю бросать, как их за ухо валить. Пока он мне объяснял и показывал, скотники чуть нашему самолучшему бычку все хозяйство не отхватили – спутали в суматохе...