Прокламация и подсолнух
Шрифт:
Вскинулся, балбес, то-то глазищи вытаращил! Даже сказать что-то дернулся, но тут уж Симеон его остановил.
– Не надо мне от тебя секретов, парень. Черта ли мне в твоей фамилии, в семье твоей и в ее делах, если ты сам от них сбежал? У меня другая печаль – мог быть еще один добрый пандур в отряде, дурной малость, правда, зато надежный. А теперь что? В кашевары тебя? В конюхи? Так нам прислуги не надобно, мы не бояре. Йоргу тебя хотел по своей части, но этого я позволить не могу – нам разбойников плодить не с руки, особенно из тех, кто стреляет хорошо. Может, мне попросить Станку тебя к кому в батраки определить или в подпаски? Больше ничего не могу предложить, раз уж от места в отряде ты отказался.
– Я не от места... – едва слышно пробормотал Штефан, совсем понурившись. – Я... так рад был бы... – и выпрямился все-таки, явственно переламывая себя. Сглотнул, вытянулся во фрунт и щелкнул каблуками. – Виноват, капитан, больше не повторится!
– Что не повторится-то? – невольно усмехнулся Симеон. – По какому нынче поводу я тебя в Клошани-то отсылать стану? И слуджера за тебя просить, если что с твоей родней не так, не с чего, потому что не наш ты вовсе. Поехал бы с Йоргу – куда с добром, уж делом доказал, что ты с нами, а не с родней со своей, чтоб ее черти взяли. А уж слуджеру нашему люди нужны, и он за своих горой встанет, так что нечего тебе бояться было бы...
Парнишку стало жаль: враз угас, покраснел, будто не Подсолнух вовсе, а скорее помидор, слезы на глаза навернулись. Но стоять остался навытяжку, задрав подбородок и только часто хлопая ресницами и крепко сжимая губы.
Симеону в который раз понравилось это безудержное гордое упрямство. Ведь умный же, чертяка, не может не понимать, что сглупил невероятно, упустив случай. Но и сам Симеон хорош – можно было бы раньше догадаться! Столько времени парнишка на глазах, а что он по сю пору боится до смерти, не разыщет ли его родня, – не додумался.
– Ладно, парень, – сказал он по-прежнему сурово. – Хотел я тебе доброе дело сделать, да и знания твои уважить, но ты моей помощи не принял. Значит, теперь обычным новобранцем числиться станешь, как все тут начинают. Будет у меня в отряде место свободное – в общем порядке предложу вписать, если себя до того времени покажешь хорошо. Но уж тогда откажешься – не обессудь, кошт у нас казенный, нахлебников не кормим. Да и нечего лишним людям на заставе делать, мы все-таки здесь службу нести поставлены. А если и дальше чудить будешь, у меня с такими разговор короткий – пинком за двери. Ясно?
– Ясно, капитан, – с внезапной готовностью откликнулся Штефан.
– Ну то-то. Теперь уж сам решай, – смягчился наконец Симеон. – А за кобеля Михаевского получи неделю в кашеварах вне очереди.
– Слушаюсь! Разреши идти?
– Иди, – Симеон махнул рукой и невольно улыбнулся, глядя, как Штефан печатает к двери четким строевым шагом.
У дверей паршивец сделал полуоборот налево, распахнул дверь и едва ли не кубарем полетел по лестнице, похоже, совершенно счастливый. Эх, Подсолнух бедовый, получил нагоняй – и успокоился...
Симеон вздохнул и с сомнением поглядел на бумаги. Хорошо бы, Йоргу в Клошанях все-таки заикнулся про парня, чтобы уж все подозрения развеять. Но надежды мало. Навряд ли Йоргу станет рассказывать про новобранца, который по лестнице спуститься не может, ноги не свихнув. Эх, Штефанел!
Когда вернулся Йоргу, Симеон не стал ему ничего рассказывать. Новостей тоже не дождался – даже если придунайская селедка и притащила что-то интересное, дальних застав дела слуджера явно пока не касались.
Симеон и Йоргу сидели на лестнице, курили и помалкивали. Под галерейкой Штефан смиренно ополаскивал после ужина миски в корыте и вздыхал так, что мог бы разжалобить каменную стену. Симеон хмыкнул: поганец этот Подсолнух! Кашевар из него, конечно, по-прежнему – как из дерьма пуля. Намедни, на Преображение, ребята мечтали о рыбе среди поста – так Мороя недоглядел, и Штефан снова почистил с головы добрую половину улова. А уж сколько раз миски в руки взять было невозможно – за неделю орать умаялись. Вот и сопит теперь обиженно, старается – перемывает по третьему разу.
Симеон выдохнул ровное колечко, залюбовался его полетом. Небо прочертила падающая звезда – скоро осень... По деревням станут играть свадьбы, а в горах взвоют волки, собирая прошлогодних щенков в стаи на зиму...
– Я тут волчьи следы видал, – вдруг заметил Йоргу, будто подслушав мысли Симеона.
– Тоже про охоту думаешь?
– Шапка у меня поизносилась, – Йоргу обстоятельно пригладил усы. – Если Гицэ согласится, надо бы на вабу [65] поохотиться.
65
Охота на вабу – приманивание волков воем.
– У Михаева хутора об эту осень стая будет, – согласился Симеон. – Надо бы извести, сам он не справится.
Михай, жалуясь за кобеля, особо упирал на то, что следы на пастбище уже видал, а хозяйство его осталось без волкодава. Ладно, тут его Симеон не стал особо слушать – цвет кобеля на способности давить волков никак не отражается. Да и Макарко почти отмыл пса – третьего дня, возвращаясь от Станки поутру, Симеон заглянул к Михаю и увидел, что кобель хоть еще и не обрел прежний цвет, но посветлел до грязно-серого. Повезло Михаеву сторожу, что Штефан сперва краску на собственных усах проверил!
– Жаль, на вабу народу много не возьмешь, – печально вздохнул Йоргу. – Давненько учений не было. Святой Спиридион, вот увидишь – половина уже стрелять разучилась!
– Ну ты пороха еще привез – постреляем, – рассудил Симеон.
Невольно заулыбался, предчувствуя потеху: на вабу охотиться – это не логово раскапывать и не толпой по зиме на цепь гнать. Тут и глаз надо иметь внимательный, и бить только наверняка! Прибылые [66] волчата, конечно, пожива легкая – идут на вой, как телята на заклание, но все-таки ходят тихо-тихо, и чутье у них отменное. Мелькнет в кустах серая тень – стреляй, а промазал – ищи ветра в поле, не вернутся больше. Да и взрослые волки стаю норовят увести подальше, чуя подвох, и тут уж кто кого – они или загонщик...
66
Прибылые – волчата нынешнего года рождения.