Проклятие Гиацинтов
Шрифт:
Точно, это зэки. Их нравы, их обычаи, им ведь вообще все равно, мужчина перед ними или женщина.
Но почему во всем вагоне они выбрали для издевательств только их с Миккой? Почему? Случайно? Из-за одежды, так непохожей на простенький прикид усталых дачников? А может быть… может быть, они следили за Миккой? Может, это месть конкурентов… ну, бог его знает, Лерон читала — все ее знания о жизни ведь из книг! — что у бизнесменов всегда бывают какие-то конкуренты, которые только и знают, что мстят им самыми ужасными способами. А что, если и это — тоже страшный способ мести?
«Опустить» — кажется, так называется изнасилование мужчины. И какой-то конкурент нанял бандитов и приказал им «опустить» Микку, унизить его самым жутким способом, который только можно придумать.
Значит, машина с бандитами ехала вслед за ними, готовая к нападению в любую минуту?
Нет. Если так, им удобнее было бы напасть на шоссе. Там были совершенно безлюдные участки. А здесь все же есть какой-то риск… Да и вообще, Лерон не замечала, что за ними кто-то следил. Конечно, она специально не обращала внимания, но все же машину, которая не отставала бы от них на протяжении десятков километров, заметила бы, это точно.
Нет, ерунда. Когда они садились на поезд в Савельках, этой компании в вагоне не было. Они появились только потом, на следующей станции.
Да ерунда все это. Случайное несчастье, жертвами которого стали Микка и Лерон, как другие становятся жертвой катастроф. И тоже, наверное, сетуют на несправедливость судьбы: почему это случилось именно со мной?!
Тихий стон Микки прервал ее мысли. У Лерон защипало глаза от жалости к мужу.
Боже ж ты мой, как, наверное, больно Микке! Если Лерон только от прикосновений пальца готова вопить от страха и боли, то Микка, в чей зад внедрился член какого-то подонка, испытывает поистине невыносимые страдания…
И ничего не сделаешь: убьют.
Но если… если ему так больно, почему он возбудился? Или боль возбуждает мужчин? Что знает, что понимает Лерон в их природе? Да ничего!
Член Микки втискивался в голый живот Лерон и с каждым мгновением становился, казалось, все больше и больше. Потом Микка опустил руку, которой до этого приобнимая Лерон, и… она снова оцепенела от изумления, поняв, что он пытается пробраться к ней, в нее!
Она дернулась, чтобы отстраниться, но сзади в нее втыкался наглый палец, сбоку ребра покалывал нож. Лерон невольно подалась к Микке, расслабила стиснутые мышцы, выгнулась покорно — зажмурилась от боли, когда мужское орудие принялось внедряться, путаясь в волосках, в ее сухую, напряженную глубину… Ей было больно, больно от каждого толчка, а Микка двигался все резче — и вот он замер, прильнул к Лерон мгновенно вспотевшим животом — и тотчас между ног у нее стало мокро. Микка дернулся раз и два — и затих. Точно так же затих и Шторм. Лерон видела его остановившиеся, помутневшие глаза.
Все кончилось? Они оба, они…
У Лерон подогнулись ноги, но острие ножа снова кольнуло под ребра, как бы призывая стоять ровно и терпеть… Она стояла, изо всех сил стараясь ни о чем не думать, но вдруг ее пронзила мысль: вдруг у нее внутри еще оставались следы ее крови, на которую у Микки аллергия?! Что, если у него сейчас начнется приступ?
Она испуганно уставилась в лицо мужа. Он был красный, потный, но дыхание выравнивалось, зрачки уже уменьшились. И вообще было непохоже, чтобы он испытывал боль. Он даже делал какие-то странные движения одной рукой, и Лерон поняла, что Микка пытается привести себя в порядок, натянуть спущенные трусы и брюки.
Лерон качнулась вправо, влево — ничто не впилось в ребра.
Понятно. Удовлетворив похоть, эти твари убрали ножи.
Вот сейчас как заорать: «Милиция! Помогите!»
Бросятся негодяи наутек или снова выхватят оружие?
Да не это главное! Главное — решить, чту Лерон скажет милиции, даже если вообразить такую сцену из телесериала и допустить, что менты из поездной бригады и впрямь немедля примчатся на ее зов. Да, что она скажет? «Нас с мужем изнасиловали!» Да ее на смех поднимут. Среди толпы народу? В вагоне поезда? А отчего же вы не орали, не звали на помощь? Вам нравилось, что ли?
Им не поверят. Можно не сомневаться, что не поверят!
Но на их с Миккой телах должны остаться следы от втыкавшихся в них ножей. Конечно, им скажут: мало ли что это, мало ли, чем и когда вы могли порезаться! И это… какой позор! Можно себе представить, как будут злорадствовать эти замученные дачники, глядя на дорогую рубашку и брюки Микки: оттрахали мужика при всем честном народе, а он и не пикнул!
Микка молчал потому, что боялся позора. Да, это понятно. Не ножей — позора! И с обжигающей ясностью Лерон вдруг поняла, что единственный выход для них — молчать. Молчать перед другими людьми, молчать друг перед другом. Делать вид, будто ничего не произошло. Иначе… иначе как же они будут жить?
У них впереди целая жизнь в позоре. Смогут ли они пробыть рядом целую жизнь, муж и жена, жертвы изнасилования?! Да ведь Лерон тоже, можно сказать, изнасиловали, хоть сделал это ее собственный муж. Его принудили, заставили… Наверное, Шторм приказывал ему…
— Следующая станция — Нижний Горький! — раздался голос диктора, и Лерон зажала рот ладонью, чтобы не заорать, так страшно было услышать этот громовой голос, возвещающий о том, что придется теперь расстаться с равнодушной толпой, облепившей их с Миккой потные, пахнувшие чужими мужиками тела, и оказаться без этой защиты — наедине друг с другом, впервые посмотреть друг другу в глаза — и понять, что они хотят сейчас одного: оказаться друг от друга как можно дальше…
Лерон как во сне двигалась к выходу. Ноги подкашивались, ее качало, она то и дело натыкалась на плечо Микки, но он не делал даже попыток поддержать ее.
Двигались к выходу еле-еле, ведь впереди выходили и те, кто стоял в проходе, и сидевшие. Лерон казалось, что внутри ее хлюпает мужское семя. Что-то моталось между ногами, сковывая и без того меленькие шажки, Лерон не сразу поняла, что это ее трусики, упавшие до щиколоток.
Ее жаром ударило, так и хлестнуло! Нет, поднять их невозможно. Остается только выпростать из них ноги. Пусть валяются. Потом, когда по ним пройдут все пассажиры, они превратятся в грязную тряпку. Вот удивится уборщица, когда увидит их в пустом вагоне!
Лерон затрясло от мелкого истерического хохотка.
Черт, да когда же перестанет течь по ногам вязкая, липкая жидкость? Как противно! Как противно то, что делают мужчины с женщинами! Интересно, захочет ли она еще хоть раз заняться сексом — еплей! — с мужем? Наверное, придется — при условии, что, выйдя на перрон, они не разбегутся в разные стороны немедленно. Придется… ведь нужно иметь детей.
Нужно? Кому это нужно? Микке? Лерон?
Она не знает, ничего не знает. Только лучше искусственное осеменение, чем снова испытать это! Снова ощутить в себе мужчину… Отныне образ мужчины всегда будет восприниматься ею как образ насильника. Врага!