Проклятие рода
Шрифт:
– Что скажешь, владыка? – Охрипшим голосом, почти с мольбой, спросил он Макария.
Митрополит пожал плечами:
– Один тать донес под пыткой… На огне не о том еще споешь. Да и тать ли то был? Звонаря Матвейку я давно знаю. Новгородец, что с того? Сразу в тати писать? – И язвительно Глинскому. – Ты бы, князь Юрий Васильевич, еще бы бабьи пересуды принес в палаты царские. Токмо из них и горшка каши не сваришь. Может ты сам, аль дьяки твои, вопросы нужные задавали, а звонарь головой на них кивал?
Глинский вспыхнул, хотел было ответить, но Макарий рта открыть не позволил:
– Ты бы остальных татей изловил сперва, допросил осторожненько, бережно пытая, не до смерти – казнить всегда успеешь. Народец бы московский поспрашивал, кто видел, что слышал, о чем разговоры ведут на торжищах, а уж опосля предстал бы пред светлые очи государевы. А то, - смешок послышался, - один тать под пыткой сказку рассказал, как в тридевятом царстве, на острове Буяне, родила монашка то ли дитя, то ли котенка, то ли ину зверушку, то ли жив, то ли мертв, то ли вовсе не было, но на Москве объявился самозванец тайный, никому не ведомый. Тьфу! Прости, Господи, раба твоего неразумного. – Перекрестился на иконы. – Ты себя сам-то слышал, князь, когда слово государю молвил?
Глинский кипел внутри, но в ответ сказать Макарию было нечего, вкруг выходило - прав владыка. На помощь дяде пришел племянник.
– Благовест-то тати уронили!
– Тати? Или тать, что умер в избе судебной? Ты, государь, Большой Благовест видел? Тысяча пудов в нем, не меньше. Сей колокол немчин один отлил при отце твоем. Уши у колокола видывал какие? Обломи попробуй! Может изъян был литейщика, а не звонаря мертвого? Ведь во время звона рухнул колокол, и ухо обломлено у него. А виновных сыскать и сказки рассказать - мы горазды!
– А с кем бились дети боярские? – Не отставал юный царь.
– Мало ли с кем и кто бьется на Москве. На Соборной площади боя не было. Иначе бы все попы видели. Как Благовест упал, толпа сбежалась поглазеть, а Матвейку – звонаря на Казенный двор поволокли.
– Твои попы, владыка, далее своего носа не видят. – Стал оправдываться Глинский. – Тати отбить его хотели в толпе, да не вышло. Короткая схватка была, после разбежались все. Или попы в той толпе то ж были, заместо службы воскресной? – Задал коварный вопрос, но Макарий отвернулся от него и промолчал.
Иоанн успокоился от рассудительных речей митрополита, хотя горечь сомнений поселилась в душе:
– Оставим толпу. Владыка прав, Юрий Васильевич. Давай, розыск учини полный и скорый. Людей не жалей! Бери сколько надобно и больше того. Изловить злодеев, если таковые имеются, и допросить. Но с пытками не переусердствуй!
– Да уже! – Глинский поднял и опустил плечи. – Всю Москву верх дном переворачиваем, наизнанку вытряхаем.
– Ищите! – Коротко бросил Иоанн. Подумав, добавил. – И грамоты вели принести мне. От тех дьяков, что по повелению моего отца в Суздаль ездили. Все речи расспросные. Самолично хочу прочесть!
– Будет сделано, великий государь! – Низко поклонился Глинский.
– Ступай тогда!
Дождавшись, когда за дядей затворят двери, Иоанн поднялся с трона, подошел к митрополиту.
– Прости, владыка, что забыл сесть предложить. Суматошно все. Давай посидим рядком. – Указал на скамейку возле окна, покрытую богато расшитым полавочником. Сам отошел к столу, взял черпальницу, налил стопу янтарного меда из серебряной ендовы, сам поднес ее владыке. Огоньки свечей отражались в драгоценной инкрустации посуды.
– Дивная работа! – Залюбовался митрополит стопой.
– Фряжская. – Иоанн уселся рядом с Макарием.
– За здоровье твое, великий государь!
– Митрополит осушил стопу, вернул Иоанну. – А сам?
– Не хочу. – Мотнул головой юный царь.
– И то дело! – Макарий сложил руки на посохе, закрыл их бородой, пушистой, белой, как снег, от меда выпитого румянец проступил белизной подчеркнутый. – Царством править, государь, не забава. Женился – дело сделал великое, ныне – за наследниками черед, и жена твоя Анастасия, голубица чистая, красавица, горячими слезами просит Божью матерь за тебя, за род ваш царский. Господь не оставит молитвы. Одарит щедро. Люба жена тебе?
– Люба, владыка. Мы пешком с ней в Троице-Сергиеву лавру ходили, всю первую неделю поста там отмолились.
– А после? Вновь в дом свой, к жене своей, скоморохов, плясунов, сквернословцев приводил, погубляя всех домашних пуще древнего потопа? Не оные глумотворцы и плясцы, твое всё. Если б ты не хотел, оные не стали бы в доме твоем творить глумы! Сам бы не потешался над людьми. Красоту небесную не ищешь!
Молчал Иоанн.
– Что горьки упреки? Наше дело напоминать, пусть и словами кусательными, ваше дело – послушать. Не гневайся, что дерзнул говорить уста в уста. Все для твоего же спасения. Ну да помогу я тебе, соберу мастеров знатных, распишу заново все палаты царские, дабы лики святые отовсюду глядели, наставляли. Как тебе поп Сильвестр, протопоп Благовещенский, приглянулся?
– Добр. – Кивнул головой.
– То-то! Хорош поп. Жаль ожениться захотел, а то бы славный архипастырь из него бы вышел.
– Спаси Бог, тебя владыка! А скажи, что там было в Суздале? Ведаешь ведь?
– Это тебя ныне гложет? Пустое! – Усмехнулся Макарий. – Сколь лет минуло? Два десятка почитай. Власть Божья тоже ведь под искушением. Оттого людишки несут в помрачении скверну разную. Самозванцами себя творят.
– Так родила та самая монашка, аль нет?
– Тебе дядя твой грамоты принесет, прочтешь, сам осознаешь, что ничего не было!
– А не могли государевы дьяки обманом прельститься?
– Шило что ль утаить в мешке? В монастыре жила Соломония, люди вокруг. Умом тронулась бесплодная монашка, оттого привиделся младенец ей. Походила с поленом на руках, а после объявила, что помер. А может, люди надоумили, мол, хватит, хоронить пора. Подсказали – мертвый он. Дьяки могилу вскрывали, на святотатство шли, а ты, говоришь, обманом прельстились. За такой обман не токмо своей головой ответишь, всем родом своим, до десятого колена. Кто ж осмелиться! Розыск твой дядя проведет, сам узнаешь, откель слух взялся. Может не люди, а бояре распускают. О своем благочестии и любомудрии пекись, государь. Колокол упавший отольем заново, а казну новгородскую вернуть надобно!