Проклятие рода
Шрифт:
– Эй! – Мастер заплечных дел кликнул помощника. Тот мгновенно появился с ведром воды, выплеснул на Матвейку, оба присели на корточки, ощупали еще раз. Палач медленно распрямился, буркнул, глядя исподлобья:
– Кончился!
– Как? – Глинский обескуражено переводил взгляд с дьяка на ката и обратно. – Ты чего, пес, натворил?
– Чего сказывали, то и творил. – Невозмутимо отвечал палач, чуть отступил назад за Матвейкино тело и убрал руки под кожаный передник. – Сказывали железом, вот и не сдюжил звонарь.
– Да я тебя… - Глинский замахнулся было, но шагнуть поостерегся – между ним и катом лежало то, что еще час назад было человеком, а ныне представлялось куском мяса, измазанного кровью и испражнениями. Палач невозмутимо смотрел на боярина. Юрий Васильевич передумал, рубанул воздух кулаком с досады, вернулся к скамье, грузно плюхнулся.
– И что ныне? – Спросил сам у себя.
Потом посмотрел на Осеева. Дьяк развел руками в стороны:
– Надобно сыск учинить по Москве. – Произнес нерешительно. – Были слухи лет двадцать назад…
– Без тебя помню! – Глинский отвел глаза. – Государевы дьяки ездили тогда в Суздаль. Не было дитеныша у Соломонии, тьфу, сестры Софии. А этот? – Кивнул на мертвого Матвейку. – Сказывал, мол, объявился? Самозванец?
– Вестимо, самозванец. – Подхватил Осеев. – Откуда взяться, коль не было?
– А если сплоховали дьяки? Родила таки Соломония, тьфу, - снова поправился, - сестра София? А если то Василия сын… - Глинский вдруг замолчал, осознав всю бездну, что разверзлась перед ним вместе с вырвавшимися словами.
Осеев тоже молчал, испуганно смотря на боярина.
– Нет, самозванец это.
– Повторил Глинский, словно убеждал себя.
– Да, Юрий Васильевич, вестимо, самозванец. – Поддакнул дьяк.
– Ты, вот, что, Степан Данилыч, - князь поднял тяжелый взор на Осеева, по имени-отчеству назвал, честь великую оказывая, - сыск на Москве учини полный. Про Сабурову и великого князя Василия ни полслова, - дьяк кивал согласно, - искать вора новгородского Кудеяра и иных татей с ним. Кудеяр… - повторил задумчиво.
– «Любимый богом» по-татарски – подсказал дьяк.
– А-а, - отмахнулся князь, скривившись, - «любимому» тому сыск учинить скорый и тайный, как и прочим татям. Неровен час народ московский прознает, беды не оберешься. Эх, не успели спросить, - Глинский глянул мельком на труп Матвейки, - где, в каких торговых рядах, сказки сказывали…
– По всем пройдемся, везде послушаем. – Отозвался Осеев.
– Людей бери сколь надо! Мало своих с казенного двора, от меня возьмешь. Не жалеть! Из-под земли сыскать, и в черные избы их, в железо. После расспрос учиним. Не так, как с этим. – Кивнул в сторону мертвого звонаря. – Ладно, пошел я. Племянник мой, прознав про колокол, сюда прискакал. – Кряхтя, поднялся со скамьи.
– Плохую весть ему понесу, пока иду, обмыслю, что сказать.
На воздух вышел, отдышался перво-наперво. Шубу распахнул, потряс полами, дабы вонь застеночную выветрить. Даже шапку горлатую снял, покрутил в воздухе.
– Пострашнее сказку племяннику поведать следует. – Думал боярин. – Захарьины наверх ныне полезут. Сродственники новые по царице. Ан нет, мы – Глинские ближе стоим и будем стоять. Надобно Ваньке понимать, кто от татей его оберегает. Не должен племянник бабу свою слушать, тем паче родню ее.
Степан Данилович, оставшись с катам наедине, вернулся к столу, схватил кувшин, приложился жадно и долго. Бурая жидкость стекала двумя струйками по бороде. Напившись, рукавом утерся, обернулся к кату:
– Что столбом стоишь?
Палач молча поднял и опустил плечи.
– Работы чую у нас прибавится… - Задумчиво произнес дьяк.
– Нам не привыкать! – Отозвался кат.
– Изгадили вы все тут. – Осеев огляделся по сторонам. – Прибраться надобно.
Ранее Глинского в Грановитой палате оказался митрополит всея Руси Макарий.
Иоанн, примчавшийся из Воробьева, увидев старца, сошел с трона навстречу, заспешил под благословение. Осенив знамением, дав к руке и кресту приложиться, владыка обрушился на царя:
– Ты почто, государь, казну архиепископскую в Новгороде изъял?
Смолчал Иоанн, взглядом огрызнулся словно волчонок загнанный. Вернулся на трон, уселся и насупился. Митрополит продолжил, стоя перед ним во весь рост, посох в сторону отведя.
– Ведь о том тебя Господь спросит – печалился ли о земле русской, над которой Он тебя господином поставил и утвердил чрез помазание Божье моей святительской рукой и в Его храме, отцом над всеми чадами сделал, дабы укреплял ты их в вере, из бед вызволял, из полона басурманского, отводил от богохульства и ересей примером благочестивым и милосердным. Как Господь наказывает оставить мать и отца, к жене прилепиться, стать единой плотью, тако же и ты, государь, в царство вступил. А ты с чего начинаешь? С того, что казну архиепископскую, Божью казну из дома Божьего забрал! А ведомо ли тебе, государь, что с той самой казны я самолично архипастырем новгородским будучи, твоей матери великой княгине Елене Васильевне деньги отсылал, дабы полоняников наших из плена басурманского вызволить? Что скажешь, государь?
Ногти грыз в отчаянии Иоанн, оправдание себе придумывал. Буркнул в ответ первое, что в голову пришло:
– Хотел им слово милостивое сказать, а они в реку меня удумали столкнуть, да промахнулись. С Ванькой Мстиславским, что подле меня был, спутали.
– Э-эх, ты… спутали. – Недобро усмехнулся Макарий. – То-то за ним прыгнули сразу!
– Вот черт, и про это знает! – Подумал Иоанн, лихорадочно соображая, что еще сказать митрополиту.
– А псковичей почто побил давеча?
– А что я им? Ветошь? Чуть в грязь не втоптали!
– А не ты ли их в грязь-то нагими втаптывал, вином поливал, огнем волосья и бороды палил? Челом бить к тебе шли! На воровство наместника псковского, на князя Ивана Турунтая – Пронского! А ты их… Даже большой благовестник в тысячу пудов не выдержал, рухнул с колокольницы.
– Сказывают, тати ухо обломили, думали я под воскресный благовест из Грановитой палаты на двор выйду. – Буркнул Иоанн, но митрополит и бровью не повел. Продолжил обличать юного царя.
– Мало народ твой триста лет в ногах у татар ползал, в прахе валялся? Только-только вставать начал. И ты его топчешь? Собери сперва, услышь, да свой голос подай! Вот оно отныне единое царство русское, Божьей милостью во мне. Да пусть прокричат о том на всех торжищах, в церквах, во всех концах и весях, в колокола отзвонятся, пушками отгрохочут. Собери собор, объяви ему сам и прислушайся. Не ропот, а глас народный в ответ зазвучит, единый, как царь, один для всех. И вели вновь ударить в колокола, разверни пушки на поганых, возглавь рати московские, избавь землю русскую от всей нечисти, отгони ее от границ, заберись в логово магометанское, разори и в холопы обрати! Увидят, услышат тебя православные, отзовутся, за тобой на смерть пойдут, а после славить великого царя будут!