Проклятие рода
Шрифт:
А тут про колокол упавший слушал, скользил лениво по толпе взглядом, ан вон та девка, стоит себе опять орешки щелкает, да с сапожником о чем-то болтает. Ноги сами к ней понесли. Болдырь слова сказать не успел, как Кудеяр уже возле нее. Подошел со спины, прислушался.
– Товар хороший. Чистый сафьян. Свейский. – Расхваливал купец сапожки, что приглянулись молодице. – Десять алтын. Бери, не пожалеешь.
– Товар может и хороший, токмо не свейский. – Уверенно встрял Кудеяр.
Молодица мигом обернулась, снова ожгла взглядом, а у самой щечки зарделись, ямочками подмигнули. Губы полные открылись в улыбке, заиграли белизной зубов.
– Доподлинно знаешь, молодец, что не свейские сапожки? – Прищурилась девка, орех в рот закинула, хрясь, расколола, в кулачек скорлупки сплюнула.
– Да откудова ему знать! – Разошелся купчина. – Что он бывал в Стеколне ихней? Что встал, проваливай!
– Эй, ты, больно грозен, торговый, угомонись! Я бывал в Стекольне. – Послышался из-за спины голос Болдыря.
– Ты еще кто такой будешь? – Не сдавался купчина.
– Казак я с Дона!
– Все-то вы казаки ведаете, везде бывали! – Недоверчиво произнес торговец, но присмирел.
– А то? Брехать не научены.
Девица знай улыбается Кудеяру, то распахнет ресницы, то опустит. Вдруг протянула ладошку горсткой сложенную, а там орешки, и подмигнула задорно – угощайся, мол. Кудеяр руку подставил, пересыпала, своей накрыла, а пальцы тоненькие, запястье узкое, браслетик золотой болтается, парень вздрогнул весь, от прикосновенья женского словно искра соскочила. Молодица смехом залилась – колокольчики зазвенели. Смутился Кудеяр. Видя, как краска молодцу лицо залила, лукавница еще добавила:
– Коль знаешь все, так одари сапожками, иль не нажил добра еще?
Кудеяр тряхнул головой:
– Одарю, коль нравятся!
– Ловлю на слове. Сыщи токмо потом меня, молодец! Ждать буду! – И ручкой помахала на прощанье. Раз и нет ее. В толпе исчезла. Расстроился юноша, проводил лишь взглядом, да делать нечего, к купчине обернулся.
– Так сколь просишь?
Тот сдвинул шапку на затылок, лоб почесал, помедлив ответом, забегал глазами то на Болдыря, то на Кудеяра.
– Эх! – Махнул рукой. – За восемь отдам.
– Держи! – Кудеяр не торговался.
Купец перегнулся через прилавок, сапожки подал, да поманил к себе Кудеяра. Тот согнулся, купчина быстро шепнул ему на ухо:
– Бесплатно совет даю - держись от сей бабы подальше.
– Чего так? – Недоуменно спросил молодец. – Чем тебя девка-то напугала?
– Какая она тебе девка? По кике не видишь? Баба замужняя.
– И что с того?
– Не с того, а с кого! Дьяка Осеева жена. Иль не знаешь, кто на Казенном дворе заплечными делами ведает? – И громко. – Бери сапоги, да проваливай, парень!
– Вот те на… - Юноша совсем растерялся.
– Плюнь на бабу! – Обнял его за плечи Болдырь. Казак всегда и все слышал. – Нашел о чем кручиниться. Вижу, сильно она тебя глянулась, да сколь их еще на нашем веку встретится. Хоть православных, а на Волгу пойдем – басурманок найдем. Ох, и горячи они… - Зацокал языком.
Кудеяр мотнул головой, руку друга скинул, как бычок наклонился, двинулся вперед, ног под собою не чуя – как же все это? В толпу вломился, за угол торгового ряда завернул и… на жену Осеевскую налетел. Застыл с широко распахнутыми глазами. Поджидала. Сама шагнула вперед, обожгла дыханием горячим, зашептала торопливо:
– Завтра днем к церкви Благовещенья, что на Бережках, у подворья архиерейского, спроси дом Марфы Федоровой вдовы купеческой, то сестра моя.
Сапожки выдернула, в грудь толкнула, прикрикнула:
– Дай пройти-то!
– И поминай, как звали. Опять исчезла.
– Ведьма! – Усмехнулся Болдырь, тут, как тут оказался. – Не иначе, ведьма! Пойдешь? – Опять все слышал прохиндей!
– Пойду! Люба она мне! – Признался.
– В петлю сам лезешь, парень! – Нахмурился казак, но не привыкший горевать подолгу, тут же расцвел улыбкой веселой. – А, валяй! Одна у нас смертушка! За волю, за бабу, все едино помирать! Пошли, еще пошатаемся, послушаем.
Ищеек и впрямь прибавилось. Болдырь не зря озирался. Приметил, за ними увязался один. Шепнул Кудеяру:
– Не оглядывайся. Мужичонка в треухе заячьем в пяти шагах больно часто посматривает. Проверить надобно. За угол сворачиваем.
Свернули. Болдырь к стен глухой прислонился, нож достал из-за голенища. В тот же миг мужичонка выскочил, да сходу и напоролся. Захрипел удивленно, оседать стал. Казак заботливо к стенке его прислонил, что ж ты так, родимый, шапку сбившуюся поправил, оглянулся – никто и не заметил, нож выдернул, о чужой тулуп вытер и в сапог.
– Пойдем, далее, парень!
Осеев хмуро слушал своего подьячего Постника Афиногенова, сидя вечером дома.
– Не сыскать тех татей, и того, Кудеяром нареченного. Народ разное говорит. Может и вовсе выдумка. Воров и без него хватает. Ныне опять одного нашего зарезали. Прям на торгу. Злой ныне народишка!
– Болтунов берите!
– Берем, батюшка, свет Степан Данилович, берем. Да токмо в толпе всегда опасно, отбить могут. Выжидаем, когда в сторонку отойдет.
– О своей шкуре печетесь более, чем о деле государевом! – Зло буркнул Осеев.
Подьячий потупился, возражать не стал. Подумав, спросил:
– А что те, которых взяли?
– Ничего! – Отрезал Степан Данилович. – Не твоего ума дело.
– Это понятно… - Опять склонил голову Постник.
– Ступай, давай. И лучше ройте. Всех пришлых особо.
– Торгует Москва, каждый день одни приходят, другие уходят. Торг не остановишь. – Подьячий развел руками.
– Моя б воля… - Начал было Осеев, да махнул рукой – иди, мол. Афиногенов исчез.
Паршиво было на душе у дьяка. Сколь людей наволокли, а без толку. Осеев сразу раскусывал, кто врет, оговаривает и себя и других, кто правду молвит. Только с дыбы у него никто живым не уходил, если на то особой воли не было, дабы не в клети пыточной умер, а на плахе или колесе при всем честном народе. По Кудеяру – пусто. А Глинский по два раза в день вопрошает.