Проклятие рода
Шрифт:
– Они нас голодом решили уморить? И это на всех! Ветчины, солонины, рыбы - кот наплакал, мы ж съедим это все за пару дней.
– У московитов пост скоро начнется. – Пояснил выборгский переводчик Еранссон.
– Строгий пост. Теперь долго мяса не увидим. До самой пасхи. – Добавил Кнут Юханссон.
– Не о хлебе насущном думать надо, об ином! – Резко осадил пыл рыцаря архиепископ Упсалы.
Три дня посольство никто не беспокоил. Но и выход в город был запрещен. Наконец, 24 февраля, их ждала встреча с самыми важными чиновниками великого князя.
Первый вошедший в столовую горницу, был ростом высок, широк в кости. На плечах богатая шуба на лисьем меху, опоясанная серебряным ремнем, на голове высокая горлатная шапка, которую он тут же скинул, поклонился то ли иконам, судя по крестным знамениям, то ли послам. Лицо чисто, взгляд светел, но тяжел – ум за милю видно. Волосы русые кудрявятся, борода недлинная, сединой не тронутая.
– То Алексей Адашев, канцлер, правая рука великого князя. – Тихо, так чтоб слышали лишь Лейонхувуд, Петри и Агрикола, произнес побывавший уже в Москве Юханссон.
За Адашевым вошел второй – одет не хуже, по виду ровесник, может чуть старше, только ростом поменьше, да худоватее. Лицо постное, бесцветное, глаз почти не видно, прикрыты словно сонные, но уж глянет, ухватит все и вся, словно коршун, да утащит под панцирь своего внешнего безразличия. Борода узкая, длинная, к поясу клином устремляется. Тоже шапку скинул, явив сплошную лысину, поклонился, опять же не ясно – иконам, иль послам. Перекрестился.
– Иван Висковатов. – Снова зашептал Юханссон. – Глава посольской канцелярии и хранитель царской печати.
– А, архимандрит… - Узнал Кнута Адашев. – Помню. Встречались. Сызнова здесь? Ну, с добром словом тебя. Подскажешь своим, коль надобно будет. Ты – человек уже бывалый, о наших порядках ведаешь, дабы глупостей сродни новгородским не творили боле. – Голос царского окольничего приятным басом наполнил горницу.
Послы переглянулись. В том, что наместник Глинский все уже доложил в Москву, сомнений у них не было, но теплилась маленькая надежда, что как-то все само собой забудется, коль они доехали до города – резиденции великого князя. Нет, напомнили сходу! Если б знали послы творение Данте Алигьере, то повторили бы вслед за великим итальянцем: «Оставьте всякую надежду, входящие сюда!».
– О том после толковать будете. С самим государем, Иоанном Васильевичем. – «Успокоил» их Адашев, усмехнувшись в усы.
Как толковать эту усмешку? Как предупреждение, угрозу или, напротив, знак того, что столь знатного вельможу особо не волновало случившееся в Новгороде? Стараясь отвлечься от мрачных мыслей, Лаврентиус Петри с помощью переводчика представил всех членов посольства, а Стен Эрикссон сделал несколько шагов вперед и передал Адашеву, почтительно склоняясь, личное послание короля Густава, а также верительную грамоту. Окольничий ответил кивком головы, небрежно глянул на целостность печатей и, не разворачивая, тут же передал бумаги Висковатову.
– Ответ дадим после зачтения сих грамот великому государю Иоанну Васильевичу. По его разумению и воле. – Отозвался думный дьяк, даже не приоткрыв глаз.
– Почнем обсуждать дела наши грешные. – Уверенно начал Адашев, сев и небрежно развалившись на седалише, жестом приглашая остальных сделать тоже самое. Расселись. С одной стороны длинного стола два царских вельможи – окольничий и думный дьяк, слева - справа от них по толмачу, что незаметно вошли в горницу вслед за ними, с другого края разместились шведы – во главе стола архиепископ Упсальский и королевский шурин Стен Эрикссон Лейонхувуд, со стороны Лаврентиуса Петри сели лица духовного звания – Микаэль Агрикола и Кнут Юханссон, со стороны наместника Смоланда – светские: фогт Эльвсборга Бенедикт Гюльта, рыцарь Кнут Кнутссон Лиллье и секретарь Олаф Ларссон. Веттерман, как знавший язык, примостился позади главы шведской церкви, чуть вклинившись между ним и Агриколой, Еранссон ближе к Стену Эрикссону.
– Когда мы последний мир со свеями подписали? – Адашев чуть наклонил ухо к Висковатому.
– В лето 7045 года, в январе. – Негромко ответил Иван Михайлович.
– И где это случилось?
– В Новгороде.
– Кто от свеев подписывал, кто от нас? – Продолжался неторопливый разговор окольничего с главой Посольского приказа, словно никого более в горнице не было.
– Со свейской стороны Кнут Андерссон, да Бернядин Классон, от наших - наместник новгородский князь Борис Горбатый с бояриным Бутурлиным.
– О чем писалось-то?
– Да мир на шесть десятков лет от лета 7018 до лета 7078-го поклялись соблюдать. Межу подтвердили, что в Юргиной грамоте значится две сотни с лишком лет. Ту грамотку новогородский наместник князь Юрий с свейским королем Магнусом подписали и крест целовали в лето 6831-е.
– То бишь до лета 7078-го клялись в мире?
– Именно так.
– А ныне у нас лето 7065-е?
– Твоя правда, Алексей Федорович. – Смиренно отвечал Висковатов.
– Значит, в Новгороде два десятка лет назад крест на мир целовали?
– Вестимо.
Адашев, насмешливо головой покачивая, спросил, в упор, посмотрев на шведов:
– И кто ж тогда мир сей порушил, не обождав сорока обещанных и скрепленных клятвою на кресте лет?
– Наш король, - за всех отвечал Лаврентиус Петри, - считает, что причиной бедствия стали распри пограничного населения.
Выслушав перевод, Адашев переглянулся с думным дьяком. Оба засмеялись. Первый громко, даже ладонями пару раз хлопнул по столешнице, второй тихонечко, пыхнул в бороду.
– Значит, ваш король считает, что весь свейский флот осадивший, да невзявший Орешек, одни лишь распри? Оттого, что не разгрызли поди? А селенья пожженные в земле Лапландской, монастырь – дом Божий в Печенге, то ж распри ? – Окольничий откровенно насмехался. – Вот вы, два бискупа, и ты, архимандрит, - Адашев смотрел теперь на лютеранских священников, - тоже мыслите, что не с ведома короля вашего ратные люди, сплошь из деревень порубежных, собрались в кучу, корабли сами снарядили, да на нашу крепостцу поплыли?