Проклятие рода
Шрифт:
За детьми боярскими десяток воинов конных, все в шлемах, кольчугах, со щитами, мечами, да копьями. Затем сани с дьяками, да боярами в дорогих шубах. Вот и первый возок с послами. Королевский шурин Стен Эрикссон с фогтом Гюльта возглавляли посольство, на одном берет малиновый с синими перьями, на другом черный с белыми, шубы крыты бархатом в те же цвета, у смоландского наместника с золотыми галунами, у его спутника серебром расшита. Под мехами доспехи легкие одеты, но без оружия – нельзя с ним к царю, строго настрого предупредили и осмотрели рыцарей приставы. За ним ехали оба прелата в полном епископском облачении и с митрами на головах. Позади прочие – рыцари, советники, переводчики, свита. В хвосте процессии еще несколько саней с дьяками и вновь конные
Въехали в Кремль через Красную площадь. Здесь стены крепостные достигали наивысшей высоты. Вновь смотрел на них пристально Агрикола. Давили они душу своей тяжестью, резали острыми изогнутыми зубцами, а дальше храмы, храмы, храмы, золото куполов так и блестит, искрится на морозном солнце. Меж двух соборов на высоком цоколе квадратное здание с широким крыльцом под четырехскатной золоченой кровлей. Все стены облицованы белокаменными блоками, каждый отесан на четыре грани. Ко входу вели три лестницы. Главная, она же Красная, была заперта на решетку, ибо только для царя предназначена. Гостей заводили или со Средней или с Благовещенской. Здесь же, наверху, возле входа - широкая площадка, где толпились бояре и дьяки, поджидавшие гостей и с высоты поглядывавшие на них, тихо переговариваясь, словно пчелы жужжали над головами прибывших. По знаку специально снаряженного для этих целей окольничего, посольство остановили, и гостям было предложено выгружаться из саней.
– По Средней лестнице подниматься будем. – Успел шепнуть Агриколе Кнут Юханссон.
– Что это значит? – Вопрос настоятелю Абосского собора оба прелата задали почти одновременно.
Юханссон нахмурился:
– Не считают христианами нас. Иначе бы к Благовещенской подвели.
– Ладно, идем, как ведут. – Упсальский архиепископ решительно направился первым к каменным ступеням, за ним поспешил наместник Стен Эрикссон, затем епископ Або, и прочие в соответствии с рангом посольства. Посредине лестницы их встречал другой боярин, который сопроводил их до самой двери, где и передал уже знакомому им дьяку Висковатову. Вместе с ним посольство вошло в первое помещение Грановитой палаты – Святые сени, все стены которых были расписаны искуснейшим образом различными сюжетами из Священного писания. Висковатов намеренно остановился, дабы гости смогли насладиться фресками и проникнуться благоговейностью того, что ожидает их далее. Наконец, следующая дверь распахнулась, показался канцлер Адашев со своей вечной насмешливой улыбкой и знаком пригласил следовать за ним в зал для приемов.
Посольство вошло в огромное квадратное помещение с четырьмя крестовыми сводами, опирающимися на центральный столб. Все стены были также расписаны фресками. Свет проникал внутрь с трех сторон через восемнадцать окон, исполненных в виде спаренных стрельчатых арочек, разделенных колонкой-импостом. С потолка, высотой в четыре или пять человеческих ростов, свисали огромные паникадила, со множеством свечей, которые зажигались в вечернее время. По периметру, за исключением противоположной от вошедших стороны, в две линии были расставлены столы, а вокруг центрального столба устроены особые полки, оббитые яркими шелковыми тканями – поставцы, все сплошь заставленные золотыми и серебряными диковинными предметами – часами, разнообразными сосудами, чашами, кубками, братинами, чарочками, переливающимися эмалью и камнями.
В конце зала, под богатым балдахином на резных столбиках, возвышаясь тремя ступенями над полом палаты, стоял на престоле трон, изготовленный из слоновой кости, на котором сидел человек в длинном бархатном кафтане пурпурного цвета, искусно вынизанном крупным жемчугом и драгоценными камнями. Над ним горела золотом и самоцветами икона, под ней расправлял свои крылья могучий двуглавый орел. Черные волосы выпадали из-под меховой шапки, усыпанной жемчугами с драгоценным крестом наверху. В одной руке он держал длинный чеканенный посох, другой поглаживал узкую длинную рыжеватую бороду. На груди сияла золотая цепь с большим кипарисовым крестом. Взор быстрый, огненный, завораживающий. Вдоль стены, слева, справа от трона застыли, словно высеченные из мрамора, воины в белых одеждах с посеребренными топорами на плечах. Рядом с царем стоял московитский первосвященник преклонного возраста в парадном облачении, опираясь на серебряный посох.
– Великий князь Иоанн! – догадались послы. Их медленно подвели ближе к царскому престолу. Потихоньку, беззвучно в залу просочились бояре, что ожидали до этого снаружи, выстроились в два ряда вдоль столов и застыли, словно снопы. Шествовавший впереди посольства Адашев, показал знаком всем остановиться, не доходя с десяток шагов до царского места, сам подошел ближе, сперва низко поклонился, затем обратился прямо к повелителю.
– Господине, великий царь и государь Всея Руси, архибискуп свейский Лаврентий, великий посол, князь Стен, главный посол, и иные малые послы с челядью бьют тебе челом. Дозволь поклон им передать от свейского короля, ихнего государя.
Иоанн кивнул головой, и окольничий передал послам дозволение.
Рыцари преломили колено, священники ограничились поклоном, не столь глубоким, сколь почтительным. Все прочие опустились на оба колена и коснулись лбом пола. Все шло по тем обрядам, что объяснили шведам заранее. Адашев показал знаком, что можно подняться и продолжил:
– Господине, великий царь, государь Всея Руси, послы свейские бьют тебе челом с дарами от своего государя.
Иоанн снова кивнул согласно головой, и отряженные для этой надобности слуги быстро вынесли и поставили рядом с Адашевым несколько золотых, серебряных чаш и изумительные часы немецкой работы. Было видно, что подарки заинтересовали царя, он с любопытством их рассматривал, не вставая с трона.
Наконец, шведы услышали самого Иоанна:
– Дары и грамоту от короля свейского мы приняли с любовью. – Речь царя была плавная, размеренная, голос приятный, не высокий, не низкий, чуть рокотал в тишине зала, эхом отзываясь от стен.
– Наш ответ, мне ведомо, вами получен.
– Он чуть повернул голову, краем глаза скользнул по фигуре появившегося вовремя слева от трона думного дьяка Ивана Висковатова, тут же склонившегося в низком поклоне. – Зрю, что новые грамотки вы мне приготовили. – От зорких глаз царя не укрылись бумаги, что держал в руках архиепископ Упсальский. – Что ж, прими и чти, Адашев. Пущай все послушают, владыка, - царь показал рукой на митрополита Макария, - бояре, собор Земской и прочие, – обвел рукой зал. Все низко поклонились. – Токмо суть чти, Алексей, все не надобно.
Окольничий поклонился еще раз, повернулся к Лаврентиусу Петри, принял от него вымученное бессонными ночами письмо – последнюю надежду посольства, развернул, первый лист, что на немецком был писан, тут же за пояс себе заткнул, всмотрелся в русский текст, быстро пробежал глазами, усмехнулся, обернулся к царю и изрек:
– Толкуют о прежнем. Дабы считать тебе, великий царь и государь, братом свейского короля, от того челом бьют, мол не в Новгороде мир подписывать, а в Москве и Стекольне. Дескать, тридцать шесть лет правит свейский король и среди многих государей сходит за равного. В остальном сетуют об убытках, войной вызванных.
– Эк, упрямцы! – Подобие улыбки скользнуло по лицу Иоанна. Судя по всему, настроен он был благодушно, но не маска ли это? Есть ли хоть один повелитель, который будет искренен в добрых словах, эмоциях, гримасах, отражающих мнимую благосклонность к просящему, усыпляющих собеседника, допущенного к столь высокой персоне? Не последует ли за этим нечто совсем противоположное и ужасное, когда ходатай в мгновение ока превратится в жертву? Не есть ли улыбка и ласковый голос царя тот самый нож, коим сейчас безжалостно зарежут беспечную овцу? Благосклонность завораживает, ибо жертва, а все шведы, стоящие сейчас перед царем Московии, по сути были жертвами – иное движение одной бровью, кончиками пальцев унизанных перстнями, иной тайный знак понятный лишь тем, кому он будет предназначен, тому же Адашеву или воинам, застывшим, как каменные истуканы и… последующего предугадать невозможно.