Проклятие рода
Шрифт:
Московиты встречали посольство за три версты от Новгорода. Конные воины молча преградили дорогу, было видно, что они пересчитывают прибывших гостей, затем часть ратников отделилась, обошла посольский обоз и пристроилась ему в хвост. Оставшиеся развернули лошадей и знаком показав – поезжайте за нами, тронулись в сторону Новгорода.
Встреча с наместниками князем Михаилом Глинским и боярином окольничим Алексеем Плещеевым была пустой формальностью и обменом ничего не значащими фразами. Посольству, насчитывающему около сотни человек, был отведен большой постоялый двор на Торговой стороне, опричь того наместники распорядились выдать по сотне калачей на день, столько ж хлебов двуденежных, щук два десятка, лещей, да судаков столько ж, прочей рыбы мелкой - карасей, язей, подлещиков, десять десятков полотей ветчины и солонины, пива двунадесять ведер, столько ж меду, вина десять четвертей, ведро уксуса, а ко всему таганов поваренных, сковород, да противней сколь потребно будет. Пятиконецким старостам было велено по шесть человек сторожи выставить, но в город свеям выходить не препятствовать.
Четвертого февраля рассчитывали дальше тронуться, да пурга разыгралась не на шутку. Решили дождаться, пока успокоится непогода. Отложили на завтра. Тут и случилось непредвиденное. Вин, да медов с пивом отпущено было с избытком, обрадованные вынужденной задержкой слуги перепились, кому-то из них показалось, что в избах малость прохладно, подтопить решили, да до иного не додумались, кому ж охота в пургу из тепла наружу за дровами идти, содрали со стен иконы, насмехаясь, мол, доски рисованные, да в печку сунули. Сторожа, что с пяти концов были выставлены, хоть и мерзли в своих тулупах на улице, да в окна порой заглядывали, толи приказано так было, толи от зависти, что чужеземцы гуляют, а им ни глотка, ни макового зернышка не перепадает. Узрели святотатство, тут же приставов кликнули. Ворвались служивые в людскую избу, схватили того, что возле печки сидел, на воздух свежий выдернули, попотчевали кулаками знатно, так что юшкой кровавой чуть не захлебнулся. Утром Стена Эрикссона и Лаврентиуса Петри к наместнику князю Глинскому вытребовали. Зло смотрел на них царев дядя.
– Ваш? – Выкрикнул в лицо послам, ткнув пальцем в угол палаты, где скорчившись, повис на руках у стражников виновник. Лицо опущено, только кровь медленно на пол капала. – Подними рожу ему, - распорядился князь, - пущай посмотрят.
Один из стражников схватил пятерней несчастного за волосы, резко дернул назад. В сплошной кровавой маске узнать кого-либо было сложно. Но по одежде послы поняли, что это кто-то из их людей.
– А теперь сюда смотрите! – Глинский указал на сложенные в сторонке обугленные доски, когда-то бывшие иконами.
Послы молчали. Наместник впился руками в подлокотники, вперед выдвинулся, ощерился:
– Одно лишь знать хочу – с вашего ведома аль желания совершено сие святотатство?
– Нет! – Мотнул головой заметно побледневший смоландский наместник.
– Нет!
– Твердо ответил архиепископ Упсальский и начал что-то пояснять, но Глинский прервал его:
– Погоди! Эй, толмач, - князь выкликнул переводчика, мгновенно вынырнувшего откуда-то из полумрака палаты, - переводи, что говорит.
– Говорит, ваша милость, что недоразумение, что, мол, с пьяного взять. Обещает наказать примерно.
– Наказать? – Протянул с усмешкой Глинский. – А я вот прикажу лошадей у вас отобрать, да всех под замок, ибо ныне ваш путь к великому государю Иоанну Васильевичу заказан. Тут навечно останетесь. Царь наш к хулителям и святотатцам зело строг и грозен. Не нужны вы ему боле. Войной вновь на вас пойдет, огню и мечу предаст иконоборцев поганых. Тьфу! – Князь сплюнул презрительно под ноги послам. Толмач перевел послам смысл слов наместника.
Стен Эрикссон умоляюще посмотрел на архиепископа, сохранявшего по мере сил спокойствие.
Лаврентиус продолжил возражать:
– Нарушение неприкосновенности послов есть нарушение правил, которые признаются всеми государствами и их властителями. И ваш государь дал нам опасную грамоту, дабы мы отправлялись к нему без страха за наши жизни. Виновный, - архиепископ поднял руку и указал на слугу, - будет наказан.
– Так осуди его на смерть, архибискуп, а уж на кол посадить мы сами сподобимся, не побрезгуем. – Предложил наместник. – А? Или ты, главный посол?
– Глинский в упор посмотрел на отмалчивавшегося Лейонхувуда.
– Он подданный короля Швеции и должен быть осужден по шведским законам. И я вам обещаю, господин наместник, что правосудие свершиться. – Не уступал архиепископ.
– Я так думаю, что коль покрываешь ты, архибискуп, его богохульство, то сам есмь осквернитель икон или с твоего лютерового ведома сие свершилось.
– Это неправда. – Держался Лаврентиус.
– Все. – Глинский сжал правую руку в кулак, с силой стукнул им по подлокотнику, левой ухватился за посох, намереваясь подняться. Всем видом своим дал понять, что разговор завершен. – Отправляйтесь к себе на двор и сидите там под замком. Отныне кормить вас не буду и никуда не выпущу. Или сами еретика на смерть осудите, или… - Не договорил, но угроза звенящим мечом повисла в воздухе.
Собрались все вместе в тягостных думах. Было от чего! Двор заполонили хмурые бородатые вооруженные люди, из избы – ни шагу. Кто из шведов осмеливался выглянуть, тупым концом копья загоняли внутрь, добавляя:
– Вот ужо вас, антихристы, ждут колы, да огонь адов.
Смоландский наместник в полной растерянности забился в угол и затравленно посматривал на Петри и Агриколу.
– Может, пожертвовать этим пьяницей? – Робко произнес рыцарь Лиллье.
– Нельзя! – Отрезал архиепископ Упсальский. – Неприкосновенность послов не должна быть нарушена ничем и никем. Иначе, любой из нас может подать повод к расправе. Мы не знаем всех обычаев московитов, особенно в вопросах их веры, потому возможны ошибки, которые они расценят так, как захотят. Мы можем съесть что-то не то, что не вписывается в их понятие постной пищи, и этого уже будет достаточно.
– Это так. – Кивком головы поддержал его епископ Або. – Мы мало, что знаем об их обычаях. И не знаем еще того, что может нам встретиться на дальнейшем пути.
– О каком пути мы сейчас говорим? – Подал, наконец, голос брат покойной королевы. – Этот наместник дал ясно понять, что наша миссия может завершиться прямо здесь. Возможно, на этом самом дворе, нам могут устроить кровавую баню. – Стен Эрикссон показал пальцем на заиндевевшее окно, где толпились стражники.
– Мы должны найти способ выполнить приказ нашего короля. – Спокойно ответил Петри. – Что думают остальные? – Архиепископ внимательно посмотрел по очереди на каждого из собравшихся в комнате – рыцарь Лиллье и фогт Гюльта опустили головы, секретарь Ларссон тяжело вздохнул, пожав плечами и отвел взгляд, посмотрев туда же, куда по-прежнему указывал перст королевского шурина. Переводчик Еранссон развел руками в стороны, а Кнут Юханссон удрученно покачал головой, наморщив лоб, стараясь припомнить что-то из увиденного им в Москве, что могло бы сейчас им выпутаться из крайне сложного и опасного положения. Агриколе вспомнился все тот же сон – вот она та самая стена, которая рушится на него. Выходит, это была Московия? Или все-таки королевская воля, которой он так упорно сопротивлялся, но которая отправила его именно сюда, дабы он здесь и остался погребен?
Веттерман кашлянул. Лаврентиус перевел взгляд на молодого юриста.
– У тебя есть какие-то соображения? Если так, говори!
Покачав головой, Андерс решился:
– Я детство провел здесь, в Новгороде, вместе с моим отцом, который был священником на Немецком дворе. Я часто слышал от новгородцев, что московиты отличаются от них тем, что все – от князя до последнего крестьянина называют себя рабами великого князя. Наместник Глинский – московит и дядя их государя, ergo, он мыслит также. Великий князь считается властителем надо всеми и во всем, в том числе в жизни и смерти…