Проклятие рода

Шкваров Алексей Геннадьевич

Только похоронили великого князя, верный пес покойного Шигона Поджогин тенью проник в Еленины покои, покосился на Оболенского, уже по-хозяйски расположившегося в опочивальне, но таиться не стал, шепнул княгине, так чтоб слышно всем было:

– Из Дмитрова к Шуйским дьяк Тишков приезжал от князя Юрия.

– К кому из Шуйских? – Сразу напряглась Глинская. Она у зеркала сидела, лениво гребнем волосы расчесывала. Иван Оболенский голову приподнял от подушек пуховых, прислушался внимательно.

– К Михайловичам.

–

Зачем? – Вмешался в разговор Овчина-Телепнев. Встал с перин, подошел ближе, наклонился к любовнице, за плечи обнял, щекой к щеке прижался. Смотрели друг на друга в зеркало. Глаза в глаза. Поджогин замялся, не зная, говорить ли дальше. Елена сомнения дворецкого заметила, кивнула одобрительно:

– Продолжай, коль начал. Говори все, что ведомо. Государь и муж мой покойный тебе во всем доверял. И я верю и лишних ушей здесь нет. – Шигона послушно покачал головой и продолжил:

– Взяли мы его возвращавшегося от Шуйских. Под пыткой сознался, что князь Юрий на свою сторону бояр кличет. На словах велел передать Шуйским, что великий князь очень молод, а мать… - Поджогин опять замолчал, потупился, застыдился того, что сказать хотел.

– Говори же Иван Юрьевич, - нетерпеливо, но ласково подбодрила его Елена, - если слов каких опасаешься, то напрасно, гневаться не буду, ибо не твои они, а знать нам надобно всё.

– … великий князь Иоанн молод очень, а добродетель царская не для юной чувственной жены, оттого следует изменить завещание великого князя Василия и власть передать ему, Юрию, как и надлежало до рождения наследника.

– … чувственной жены… - Повторила за ним Елена, понимая намек на свои отношения с Оболенским. В отражение свое впилась взглядом. Сладострастные полные губы сжались в тонкую полоску, на щеках красные ямочки обозначились, глаза сузились, в горящие точки превратились. – Может под пыткой чего лишнего удумал холоп княжеский?

– Нет, государыня. Помимо того Тишкова мои верные люди давно приставлены к Дмитровскому двору – два Ивашки, Яганов и Черной. То же сказывают.

Овчина порывисто распрямился, рука невольно к бедру потянулась невидимую рукоять меча нащупывая:

– А что Шуйские? – Резко спросил.

– Собираются… - Уклончиво отвечал дворецкий. – Ведомо нам, что князь Андрей к Борису Горбатому ездил, к измене склонял.

– И как? Склонил? – Елена повернулась к Шигоне.

– Нет! Отказался Горбатый. Готов тебе челом бить и вскрыть всю гнусность изменнического предложения. Подле него завсегда владыка новгородский Макарий. Тот крамолы не допустит!

– Владыке благодарна и ценю его. – Кивнула княгиня.
– А что так Горбатый? Ведь они же сродственники с Шуйскими! – Усмехнулась недоверчиво Глинская, гребнем провела резко по волосам, прядь зацепила больно, поморщилась.

– В роду Шуйских старшинство за князем Василием Васильевичем. – Пояснил дворецкий. – Борис

Горбатый его слушает, а не изменника Андрея. Зря из темницы его выпустили. Ведь перебегал еще пять лет назад к Дмитровскому, за что и был взят под стражу.

– А князь Юрий хорош.… Крест целовал, клялся в верности племяннику, умереть обещался в своей правде! – Зло кривились полные губы в зеркале.

– На то его холоп пояснил, что, дескать, сия клятва была невольная и беззаконная. Бояре, мол, обязаны были взаимно присягать.

– Может еще и от меня присяги ему надобно? – Злобно сказала, почти выкрикнула Елена. Гребень швырнула на пол в ярости.

– Вот и надобно, чтоб умер, раз обещался! – Внезапно произнес, как отрезал, Иван Оболенский.

Елена обернулась, внимательно посмотрела на него, потом перевела взгляд на Поджогина. Тот кивнул:

– По-другому нельзя!

– Быть, по-вашему. Объявите завтра думе боярской, чтоб действовали согласно своим обязанностям и закону, да по челобитной Горбатого. Пусть, не мешкая, подает! А князя Юрия со всеми его боярами и двором в темницу. И Михайловичей Шуйских, Андрея с Иваном туда же.

– Мудро, княгиня! – Оболенский обхватил Глинскую за плечи, она, как кошка изогнулась, ласке радуясь, щечку подставила для поцелуя. Овчина чмокнул разок и на кровать вернулся, развалился опять.

– Посадим! – Уверил Шигона. – Посадим в тоже подземелье, где и Дмитрий Тверской кончину принял. – К выходу заторопился. – Дозволь откланяться, княгинюшка?

– Постой-ка! – Елена кое-что вспомнила. Ноготки по ручке кресла резной тук-тук-тук-тук-тук… Размышляла… Начала нерешительно:

– Ты… Иван Юрьевич… того…

– Слушаю, княгиня. Что еще приказать изволишь? – Склонился в поклоне дворецкий.

– Скажи…, а эта… ну… как ее? Бывшая…

– Соломо…, - Понял Шигона о ком речь и сразу поправился, - сестра София?

– Да. Она. – Глинская сидела спиной к дворецкому. Он смотрел на нее в зеркало – глаза княгини потемнели и сузились, нижнюю губу покусывала нервно.

– Где ж ей быть… В Суздале, в монастыре, вестимо… - Внешне безразлично пожал плечами дворецкий, но насторожился. Не к добру вспомнила Глинская опальную великую княгиню.

– Перевести ее… подале… надобно… - Медленно проговорила Елена.

Шигона молчал угрюмо. Ждал окончательного приказания. Голос подал Оболенский. Подсказал:

– Да в Каргополь ее!

– В Каргополь? – Переспросила Елена. Повернулась сперва к любовнику, затем вопросительно взглянула на Поджогина. – А там есть женский монастырь?

Шигона хоть глаза и не отвел, но на душе кошки скреблись. Ответил, помедлив. Вспоминал:

– Есть. Успения Пресвятой Богородицы.

– Хорошо… - певуче произнесла Глинская, - в Суздале Покровский, в Каргополе – Успенский… Отвези ее туда, Иван Юрьевич…